Честная игра

Так вот каков был Джервез! Подлинный Джервез, — человек, которого она знала, как ей казалось, целых два года! Все ее понятия, все ее верования рушились, образуя груды развалин. В действительности, того Джервеза с нежной, особенной, как она думала, душой, на которого можно было опереться, никогда не существовало! Тот Джервез был только воображаемым лицом, настоящим же Джервезом был вот этот человек, который кричал на нее, как сумасшедший, обвинял и поносил ее… И она отшатнулась от него, вся содрогаясь от отвращения при мысли о нем, но без страха.

Ощущение сильного холода охватило ее; она медленно встала и начала раздеваться. Лечь в постель казалось невозможным, сон никогда не был так далек от нее.

В белом пеньюаре она начала ходить взад и вперед; длинное платье мягко ложилось на ковер.

Что остается в жизни людям, если они окончательно поссорились?

Все мольбы и оправдания Джервеза не смогли бы изгладить из памяти сказанного и того, что он подразумевал.

И за что, за что?

Тедди уезжал; у него было чисто юношеское обожание… он поцеловал ее всего два раза — в очень давние дни, еще до Джервеза, — и поцелуи его были такие короткие, застенчивые.

Быть обвиненной Джервезом в неверности, измене! Это было все равно что взять паровой каток для того, чтобы смять маргаритку! Сама мысль об этом была явно смешна. Ну конечно, он мог отзываться пренебрежительно о слепой вере Сэмми в Фелисити, если таков был его способ действий при малейшем необоснованном подозрении.

Если бы все это не было так трагично, оно было бы смешно. Но оно было трагично; этот терзающийся человек, чуть не проклявший ее, — был ее муж.

Филиппа задумалась над этим, неподвижно глядя в высокую открытую стеклянную дверь на сапфировое ночное небо. Она никогда не любила Джервеза по-настоящему; она поняла это теперь, потому что не чувствовала к нему никакой жалости, а лишь сильное негодование и что-то вроде презрения.

Правда, он был дорог ей, но она не любила его.

С этим открытием мир как будто опустел для нее; последняя иллюзия исчезла, унося с собой все довольство жизнью и весь ее уют.

Ее охватило чувство бесконечной беспомощности. В одно и то же время ей казалось, что она жила много лет назад и имела весь опыт прожитых годов и, вместе с тем, была еще очень, очень молода.

Сидя на кушетке, она неожиданно уронила голову на руки. На сердце у нее было настоящее горе — горе и пустота.

Так, с опущенным на руки лицом, увидел ее с террасы Тедди; он стоял там, стиснув руки, с сильно бьющимся сердцем.

Леонора ожидала Тедди у своего окна и увидела, как он остановился; слабый свет, падающий из комнаты Филиппы, осветил его лицо, на котором были обожание и мука. Сощурив глаза, Леонора следила за Тедди с яростью в сердце. Решение заставить его жениться на ней еще крепче созрело в ее мозгу. Теперь он женится; она окончательно это решила. Ланчестер и его богатство утратили всякую цену. Покорный Тедди был слишком легкой добычей; Тедди ускользающий стоил дороже. Леонору никогда не прельщало то, что она имела, а лишь то, на что она не могла претендовать или что было трудно достижимо. Она поехала в Фонтелон единственно потому, что подозревала то, в чем убедилась теперь.

Но даже она не могла ожидать, чтобы Тедди вдруг бесшумно двинулся вперед и исчез в комнате Филиппы. Легкая улыбка промелькнула и замерла на ее лице.

* * *

Тедди остановился на пороге и умоляюще поднял руку. Вдруг он услышал тихое, заглушенное рыдание, и этот слабый звук притянул его, как магнит.

Он опустился на колени перед Филиппой и обвил ее руками.

— Не плачь, моя милая, не плачь, не плачь… Это только я, Тедди, — я увидал тебя с террасы. Я сейчас уйду; я здесь, чтобы утешить тебя…

Филиппа шевельнулась в его объятиях, старясь тихонько оттолкнуть его, но он крепко сжал ее, и голос его страстно умолял:

— Только один раз… почувствовать твою близость… только на одно мгновение поверить, что все, о чем я мечтал, к чему стремился, — исполнилось! Я знаю, что этого нет, — мгновение пройдет, и я снова буду за стеной, вне твоей жизни…

Она почувствовала легкое прикосновение его склоненной головы к ее груди и горячие трепетные поцелуи на своей руке, лежавшей рядом с его рукой.

Он оправдывался перед ней с отчаянием и обожанием.

— А позже, что бы тебе ни сказали, что бы ты ни услышала, думай только одно обо мне: «Все лучшее, что он имел, единственную, настоящую любовь его души и сердца — он положил к моим ногам». Это правда, Филь, правда; я вырос, любя тебя, я буду любить тебя, когда буду прахом. Ты не любила меня, я всегда это знал, но я не мог перестать любить… А ты… я тоже был дорог тебе… немножко?

Он освободил одну руку и коснулся ее наклоненной золотистой головки.

— Филь, взгляни на меня разок, скажи… что будешь помнить меня… и я уйду…

Филиппа слегка вздрогнула от прикосновения его руки; она так устала, была так расстроена; эта последняя дикая выходка напрягла ее самообладание до крайних пределов.