Честная игра

Лежа в своей комнате, в верхнем этаже одного из домов на Виктория-род, Мегги прислушивалась: не слышно ли шума останавливающегося автомобиля или быстрых легких шагов, которые она, без сомнения, сразу бы узнала.

Все лампы в ее комнате горели; она любила видеть «все», по ее выражению, а «все» в данном случае означало фотографии мальчиков, начиная с их раннего детского возраста до последней моментальной фотографии Майльса, присланной им из Кении несколько недель тому назад.

Когда Майльс вышел из автомобиля, он бросил взгляд на окно Мегги… Окно было освещено; значит, старушка еще не спала.

Он на цыпочках поднялся по лестнице, и сиделка встретила его на площадке.

— Наконец-то вы пришли, капитан Мастерс! Миссис Кэн так ждала вашего возвращения.

Майльс вошел в маленькую квадратную комнату. С тех пор, как он мог вспомнить что-нибудь, он помнил красную с черным коробку, которая всегда стояла на маленьком столике у кровати Мегги, где бы они не находились. В ней неизменно было разное печенье; она особенно любила печенье, осыпанное кофе с сахаром, а Тедди любил легкое печенье.

Мегги лежала, обложенная подушками; тут же, на кровати, была ее Библия.

— Сиделка мне читала, — сказала она Майльсу, — она очень милая и добрая, но никто из них не умеет приготовить крепкий чай.

— Может быть, ты сейчас выпьешь чаю? — спросил Майльс.

— Я не говорю, что я бы не выпила, мой дорогой!

Майльс ловко взялся за приготовление чая; по указанию Мегги, он дал ему настояться, положил много сахару и подал ей душистый, почти черный чай.

— Вот теперь вкусно, — похвалила Мегги. — Тедди тоже любил выпить чашку чая как можно крепче! И когда он приходил поздно домой, он, бывало, заходил ко мне в комнату, чтобы выпить чаю, который я для него готовила, и говорил: «Немного того, что вам нравится, доставляет большое удовольствие».

Его приезд немного облегчил боль в сердце Мегги, но только немного; день и ночь она горевала о Тедди, своем дорогом мальчике; каждое утро и каждый вечер до тех пор, пока она не слегла, она сама убирала его комнату. В его ящиках все было в образцовом порядке и хорошо починенное.

— Даже те фуфайки, которые я много раз чинила, — говорила она Майльсу, — потому что, как ты знаешь, он не любил тратиться на фуфайки. «Рубашки мне необходимы, — говорил он, — так как что сказали бы люди, если бы на мне не было рубашки, — это было бы нехорошо!» Ты же знаешь, как он любил побаловаться, пошутить! «А моих фуфаек, — смеялся он, — никто не видит, Нанни, а если бы люди имели удовольствие видеть их, они бы всплеснули руками и сказали: Боже, какая штопка!» И сколько раз я предупреждала его: «А что, если с тобой что-нибудь случится и на тебе будет фуфайка, где остался только кусочек той шерсти, из которой она была сделана?» Вот что я ему говорила.

Она всплеснула сморщенными руками, упавшими на подушки.

— А когда настал тот день, он был одет, как игрушечный солдатик, мой милый мальчик, как в тот день, когда он получил медаль; и ему было всего только двадцать лет.

Майльс обнял ее покрытые шалью плечи.

— Не надо об этом думать, Нанни, — сказал он мягко. — Старайся не думать. Когда ты расстраиваешься, тебе становится хуже.

— Мне все равно, — всхлипывала Мегги, — чем раньше это кончится, тем скорее я буду со своим дорогим мальчиком, которого я нянчила со дня рождения. А он, опозоренный, лежит в могиле, и нет никого, кто бы защитил его. Меня не хотели пустить к нему, мистер Майльс! Но я их хорошенько отчитала, и тогда пришел этот молодой мистер Маунтли и сказал, что меня должны впустить, и я вошла. Я всегда считала его ветрогоном, пустышкой, но я никогда не забуду его доброты ко мне… «Войдите, миссис Кэн, — сказал он, — я позабочусь, чтобы вам не мешали, и вы можете приходить и уходить, когда вам угодно. Если вы не имеете на это права, то кто же его имеет?»

Майльс с благодарностью подумал о Маунтли.

Мегги становилось легче на душе, когда она говорила; она предавалась воспоминаниям, путая дни детства Тедди с последними днями его жизни.