Честное рядовое

Ребята были хорошие, хотя столь колоритных фигур, как старший сержант Котов или рядовой Горкуша, среди них не встречалось. Нет, вру — был сержант Череменин. Мы в своё время с Володей Марасановым чуть мозги себе не свихнули, пытаясь уразуметь, что он за человек. Во-первых, старше всех. Ухитрился попасть под призыв на двадцать седьмом году жизни. Теперь ему стукнуло двадцать девять. Вечный напарник Бори Котова: оба то и дело сбегáли на позиции со сварочным аппаратом. Никаких поползновений на лидерство. Невысокий, невзрачный, чернявый. Но чуть откроет рот… Матом нас, допустим, не удивишь, однако смысл! Смысл его мата был чудовищен. Такой оползень цинизма и похабщины, что мы с Володькой, переглянувшись, начинали хохотать. Не возмущаться же! Мы даже обидеться на него не могли.

В конце концов раскололи. Вернее, он сам себя выдал, вступившись при нас за «шнурков», которых, по его же словам, надлежит гонять и сношать. Пригляделись: а он всегда такой! Оказалось, Толик Череменин — удивительной доброты человек, но тщательно это скрывает. Стесняется. Не дай бог задразнят.

Отрывок № 20

Нет в Средней Азии такого отрога или ущелья, где не прошёл бы Александр Македонский. В ясную погоду над колючим ограждением чётко проступают очертания предгорий Памира. Так он и там тоже проходил — совсем рядом с «Танталом». Естественно, что Македонский у нас в авторитете и ссылаются на него по любому поводу.

Скажем, по поводу воды.

Пить сырую воду нам запрещали. Хотя бы и привозную. Торчал, правда, на краю плаца общедоступный крантик, но, прежде чем прильнуть к нему устами, следовало оглядеть окрестности и убедиться в отсутствии офицеров.

Увидит, что пьёшь, — орёт через весь плац:

— Сколько?

И показывает два растопыренных пальца.

— Два!

— Хрен тебе два! Римская цифра «пять»!

Вообще это не совсем честно: пять нарядов вне очереди — преррогатива командира части. Но лучше не спорить, а то в самом деле пойдёт стукнет подполковнику Сугоняко — и будет хуже.

Пить полагалось только отвар янтака. Изумительный, кстати сказать, напиток — гораздо лучше солдатского чая. Но мы тогда так не думали. Чай-то — он только на завтрак, а верблюжьей колючкой все бугры поросли.

— Этим самым отваром, — внушали нам, — в этих самых краях Александр Македонский спас свою армию от дизентерии.

Охотно верю. Этот мог.

— А как же узбеки горстью из арыка пьют? Сам видел!

— Сравнил! Они местные. Их вообще ничего не берёт.

Была у нас такая должность — «чайханщик». Запихивал он в бак эту серо-жёлто-зелёную колючую проволоку растительного происхождения, утрамбовывал — и варил. А мы подходили с фляжками, наполняли их горячим отваром и цепляли сзади на ремень. Тяжёлая, зараза, колотится, булькает. Особенно когда бежишь на позиции. Поначалу обжигает задницу. Остывает медленно, а остынув, быстро становится пустой.

Словом, кто-то однажды неудачно хлебнул из крана (из арыка — вряд ли) и свалился с чем-то весьма похожим на дизентерию. Потом слегло ещё несколько человек. Потом ещё. Начальство всполошилось. Из зальчика, что при штабе, срочно вынесли стулья, кафедру, спортивные снаряды, взамен понаставили раскладушек — устроили, короче, лазарет.

А меня как раз подстерёг в кабине лёгкий тепловой удар (тут снаружи-то сорок градусов в тени, а внутри ещё и раскалённая электроника). Старшина Володька Новиков говорит: «Отдыхай. Кем-нибудь заменю». Лёг, отдыхаю. И как назло зачем-то я кому-то понадобился.

— Где он? — спрашивают.

Сменщик с дурá ума рапортует в трубку:

— Заболел!

— Заболел?! Срочно в лазарет!!!

Меня тут же будят, отсылают к фельдшеру, и становлюсь я жертвой его бдительности.

А фельдшер наш тоже уникальный тип (собственно, других не держим). Вместе карантин отбывали. Как и ефрейтор Пипаш, родом с Западной Украины. Велик, необъятен, а головёнка маленькая. Между прочим, подобное телосложение — трагедия для новобранца. Норма подтянутости у нас такова: ремень надевается на голову, застёгивается под подбородком — и это считается максимально дозволенным объёмом талии. Я сам видел в карантине, с какой оторопью консилиум из трёх сержантов взирал на нашего будущего лекаря и не знал, что делать.

Теперь же, став фельдшером, Витя мог распускать ремень, как ему заблагорассудится: «салабон»-то он «салабон», а ну как справка кому потребуется! Мигом обрёл степенную неторопливость, власть почувствовал.

— Витя! — говорю я ему. — Это же перегрев!

— А если дизентерия? — вопрошает он.

И я госпитализирован. Правда, нет худа без добра: наконец-то выспался всласть. Вечером ставят градусник — 36,8. Помощник фельдшера пишет в талмуд: 38,6.

— Витя! — спрашиваю я, увидев запись. — Кто из нас идиот?

— Ты! — убеждённо отвечает он.

На второй день я сатанею. Угодивших в лазарет дразнят «пулемётчиками», а мне это очень обидно. Угрожаю побегом. Сосед справа настроен ещё решительнее: предлагает всем разом повеситься возле своих коек. Для смеха.