Честное слово

Небольшой ранний роман Владимира Сорокина “Очередь” (1985) необычен тем, что весь текст его состоит из нескончаемого диалога с меняющимися собеседниками. Нет авторской речи – в смысле “слов автора”. И, в отличие от пьес, не указывается, где чьи слова. Такая тысячеустая гидра. Сорокинская очередь – не только сатира на убогую советскую действительность, но и гигантская метафора жизни. Дело не в том, что надо стоять в очереди, а в том, что нельзя не стоять. Попал помимо своей воли в очередь, она тебя засосала, записала в список, и ты уже почти не можешь просто взять и уйти. Стоя в очереди, люди надеются и впадают в уныние, борются и наводят порядок, ходят за квасом, в столовую, ночуют, временно переселяются в сквер, пережидают дождь, знакомятся, сходятся, расходятся. И до самого конца так и не получают вожделенного. Впрочем, у одного из них, Вадима, еще есть шанс получить – но в обход очереди, через товароведа Люду. И до самого конца так и не выясняется, “Зачем он шел долиной чудной слез, / Страдал, рыдал, терпел, исчез”. В смысле, за чем была очередь. Причем люди вроде бы знают, за чем стоят, но знают разное:

“– А не знаете по сколько дают?

– Черт их знает… Даже и не спрашивал. Не знаете по сколько дают?

– Сегодня не знаю. Я слышала вчера по два давали.

– По два?

– Ага. Сначала-то по четыре, а потом по два.

– Мало как!

– Не очень мятые?

– Вначале ничего, а под конец всякие были.

‹…›

– Вадим, а вы не знаете – чье производство?

– Говорят югославские.

– Чешские.

‹…›

– А вы не знаете какая подкладка?

– Рыбий мех.

– Не теплая?

– Неа.

– Плохо.

– На Ленинском давали молодую, вполне хорошая.

– Да ну! Одни листья.

– Молодая очень полезная.

‹…›

– …Слушай, а не знаешь, какая у них подошва?

– Манная каша, говорят.

– Серьезно?!! Вот здорово.

– Они симпотные, я видел.

‹…›

– Они в пакетиках таких фирменных.

– А какая фирма?

– Ли, кажется.

– Ли?

– Ли.

– Хорошо.

‹…›

– Говорят, у этих подкладка хорошая.

– Стеганая?

– Да. И мягкая такая, шелковая.

При чтении этот текст производит впечатление поразительной аутентичности. Трудно вспомнить еще какое-нибудь произведение русской литературы, где разговорная речь передавалась бы столь убедительно. Кажется, что перед нами фрагменты живой речи, записанные на улице (впрочем, дальше мы убедимся, что это обманчивое впечатление).

Так, яркая примета устной русской речи – огромное количество частиц и прочих “мелких слов”. Естественно, это мы видим и у Сорокина:

“– …Я слышала вчера по два давали.

– По два?

– Ага. Сначала-то по четыре, а потом по два.

– Мало как! Так и стоять смысла нет…

– А вы займите две очереди. Тут приезжие по три занимают.

– По три?

– Ага.

– Так это целый день стоять!

– Да что вы. Тут быстро отпускают.

– Чего-то не верится. Мы вон с места не сдвинулись…

‹…›

– Вон подходят как, совсем обнаглели. Мужчина, зачем вы пропускаете?! Что нам целый день стоять?! Подходят, подходят!

– Они занимали, отошли просто…

– Да ничего они не занимали!

– Мы занимали, чего вы кричите.

– Ничего вы не занимали!

‹…›

– Да занимали они, успокойтесь!

И дело здесь не только в количестве этих словечек, но и в том, как тонко обыгрывается их значение. Разберем только один пример из этого фрагмента – частицу вон во фразе “Мы вон с места не сдвинулись”. Вот и вон в качестве указательных слов различаются тем, что вот подразумевает указание на что-то поблизости, а вон – вдали. Именно поэтому невозможно вон вместо вот во фразах типа: “Ученье – вот чума, ученость – вот причина”. Нельзя “Ученье – вон чума, ученость – вон причина”.