Четки

И тогда Харпад понял, что не давало ему спокойствия последний час. ID Совы только что навсегда стерся из базы данных g.A.I.a., то есть он наконец получил то, чего ждал все пять лет — свободу. Диализатор больше не нужен. Независимо от того, что произойдет дальше, Сова уже выиграл.

Часть III

I

Матрас познал множество тел. Он был твердым, местами прогнутый так, что почти утратил толщину. Влажный воздух был спертым. Очертания комнаты едва проглядывались из полумрака. Харпад лежал неподвижно и пытался припомнить последние события. Это продолжалось недолго, пока он добрался до последнего воспоминания — картинки закрывающихся оранжевых дверей лифта. Что было потом?

В помещении, собственно в камере, потому что одну стену занимала решетка, был кто-то еще. Он равномерно дышал с тихим присвистом. Спал? А может, просто лежал? Может ли дыхание что-то сказать о своем владельце? Харпад представил себе худого шестидесятилетнего старика с седой бородой. И астмой. Его звали Эмиль, он был тут четыре дня и…

Харпад знал о нем больше, чем хотел. Он отогнал навязчивые цифровые видения и сел на койке. Трехрукий робот притащил его сюда девяносто шесть минут назад. Откуда эта информация? Почему настолько точная? Он же тогда был без сознания. Нюхач потер руками лицо и вздрогнул, когда почувствовал чужое прикосновение. Он с отвращением стянул рукавичку. Кожа под ней была холодной и влажной, к счастью от пота. Он пошевелил пальцами и запястьями. Это только легкое онемение, ничего больше.

Он похлопал по карманам в поисках коммуникатора. Не нашел его, как и ничего другого. На нем был джинсовый комбинезон и кожаные рабочие ботинки.

Рукавичка была светлым пятном на черном полу. Нельзя ее так оставлять. Напротив решетки, обнесенной низкой перегородкой, маячило что-то похожее на унитаз. Скорее всего, забьется. Может, под матрас? Под койку? Он не придумал ничего более умного. Подошел к решетке, протиснул голову между прутьев и попытался рассмотреть хоть что-то в коридоре. Но увидел только несколько ближайших камер с противоположной стороны. Он просунул руку наружу, замахнулся и швырнул рукавичку как можно дальше. Раздался всплеск. Он сел на койку, вслушиваясь в тишину. Кто-то вздыхал сквозь сон, кто-то перевернулся на другой бок.

Тишину нарушал только гул машин где-то в глубине. Такой вездесущий, что на него перестаешь обращать внимание. Чего-то не хватало. Свистящего дыхания с соседней койки.

Харпад замер, видя мрачную фигуру, сидящую от него в полутора метрах.

— Вы дезориентированы? — прозвучал вопрос. — Ничего странного, у всех так сначала.

Голос не принадлежал кому-то грозному. Эмиль был лишен агрессии. Харпад чувствовал, что достаточно направить мысли в нужную сторону и он будет знать о заключенном все. Но он не хотел этого делать.

— Где мы? — вместо этого спросил он.

— Здесь оказываются попавшие в немилость правительства. Что вы сделали?

— Правительства?

— Я говорил правду. Сижу за правду. Вот посмотрите.

Что-то зашелестело, и перед Харпадом появилось нечто светлое. Очень тонкий, правильно сложенный предмет. Бумага. Он знал этот материал по банкнотам. Однако этот лист был больше.

— Это рисунок ребенка, сделанный как минимум триста лет назад, — конспиративным тоном прошептал Эмиль, — а точнее, его копия, перерисованная десятки раз.

— Рисунок до Перемен?

Эмиль покачал головой.

— Нет, он младше Перемен.

— Но вы сказали, что ему как минимум триста лет.

— А Перемены произошли девяносто лет назад? Что-то не сходится, да? Эти девяносто лет… так учат детей в школе, и я не встречал никого, кто бы в этом сомневался.

— Как вы это сюда пронесли? — Харпад уже боялся ответа.

— В бороде. Не первый раз.

— Триста лет, — буркнул нюхач. Невообразимая дистанция для кого-то, кто не планирует дальше чем на две недели вперед. А сейчас всего на несколько часов. Он приблизил рисунок к глазам. Но ничего не смог рассмотреть.

— Сейчас у нас зеленый год, — протянул Эмиль. — До этого был аквамариновый, перед ним фиолетовый и рубиновый. Вы помните, какой год был перед рубиновым?

Харпад задумался. Ему было сложно сопоставлять факты. Может, виноват застоявшийся воздух.

— Кажется… темно-синий, — сказал он.

— Оранжевый. Темно-синий был перед оранжевым.

— Возможно. У меня плохо с датами.

— Мало у кого хорошо. Так задумано, чтобы никто не запоминал. Если бы, по крайней мере, в этом была какая-то логика, как в цветовом круге. Вы знаете, зеленый, желтый, оранжевый, красный и так далее. Но нет, это происходит случайно. Люди голосуют, есть лотерея, призы, да, я знаю. В случайном порядке. Почему это так? Я скажу вам почему: чтобы мы запутались. Именно для этого. Если бы года имели цифры, было бы просто посчитать, сколько прошло времени от какого-то события. А так мы путаемся уже через четыре-пять лет.

Харпад задумался над его словами. Конечно, посчитать годы, прошедшие с момента рождения Марыси, не так просто, если бы не сетевой профиль. Марыся…

— Как отсюда выйти? — спросил он.

— Если бы я знал, то вы бы сидели тут в одиночестве.

— Можно сюда кого-нибудь позвать? Спросить о чем-нибудь?