Четки

— То есть? — Эмиль забрал рисунок. Он громко дышал. — Наверное, когда-то рисунок был цветным. Теперь остались только очертания. Цвета исчезают первыми. Все с возрастом делается серым. Как и люди. А вы знаете, почему рисунок был много раз перерисован? Ведь любая информация не может храниться дольше тридцати лет. Старые данные исчезают из Сети. Говорят, что это из-за нехватки места на серверах. Только почему рисунок на бумаге блекнет раньше, чем минует тридцать лет? Почему бумага рассыпается в прах? Почему исчезает надпись на медной пластине?

— Исчезает? — Харпад посмотрел на бумагу, все еще пытаясь хоть что-то на ней увидеть. — А что с банкнотами? Они же из времен до Перемен. Им больше тридцати лет, и они не рассыпаются. Через сколько времени глаза привыкнут к этой темноте?

— Уже больше не привыкнут. Мне не нужно видеть, что тут нарисовано. Я знаю это наизусть. Все отовсюду исчезает самое позднее через тридцать лет. Дольше существует только тут, — он дотронулся пальцем до виска. — А этот носитель очень ненадежный, уязвимый для манипуляций. Что-то вам наговорят, вы верите, и уже нежелательная ложь у вас в голове. Когда отсюда выйду, найду ученика. Передам ему всю свою мудрость и этот рисунок. Он сделает собственную копию.

— Отсюда не… — Харпад не закончил.

Эмилю было неинтересно слушать.

— Никто мне не верил, — вел он дальше. — Никто не воспринимал того, что я говорил. Это понятно, что одержимые безумцы говорят глупости, а люди обычно пропускают это мимо ушей. Но я не безумец! Я говорил, люди слушали и сразу теряли интерес, словно я говорил на иностранном языке! Интересно, что к некоторым темам люди теряют интерес почти сразу. Словно у них в головах есть защита. И мои разговоры не понравились правительству. Они отправили меня сюда.

— Это не правительство. Это алгоритм вас сюда отправил.

— За всем стоит правительство. У него везде свои агенты, информаторы. Мэр и остальные. Они не сломают меня. Я выйду и буду и дальше говорить правду.

Шелест бумаги. Харпад пытался проникнуть через темноту взглядом. Рисунок, сделанный ребенком триста лет назад. Давно, четыре человеческие жизни назад. А может, нет никакого рисунка? Харпад всматривался в сероватый контур листа. Перед ним был рисунок, он мог его смять, разорвать, но не мог распознать.

Эмиль словно ощутил его мысли. Он старательно сложил рисунок. Зашелестели волосы бороды.

Марыся тоже любила рисовать, но никогда не делала этого на бумаге, только на планшете. Поэтому все ее рисунки пропали через несколько дней после Элиминации. Харпад поднялся и схватился за прутья решетки. Он быстро совладал с собой, он тут не для того, чтобы отчаиваться.

Замок на решетке он не смог увидеть, они хорошо его спрятали, а сама решетка не имела ни миллиметра зазора.

— Когда сюда кто-то придет? — спросил он.

— Здесь нет правил. — Эмиль лег на койку. — Каждые несколько часов проезжает робот и кого-то забирает или привозит нового.

— Куда забирает? И что происходит потом?

— Откуда ж я знаю? Еще неделю назад я подметал полы в торговом центре. Ну, приблизительно неделю. Тут нет ни ночи, ни дня. Есть время приема пищи. Нерегулярное, чтобы нас запутать. У правительства такие методы. Знаю только, что гнию тут дольше остальных. Есть одна закономерность: чем старше, тем дольше тут сидишь.

— А дети? — оживился Харпад. — Сколько времени держат тут детей?

— Детей? — Эмиль вздрогнул. — Я не видел тут детей! Какие дегенеративные родители позволили бы ребенку оказаться здесь?

Харпад сгорбился.

— А что происходит потом? — тихо спросил он. — Куда люди попадают дальше?

— Я как-то об этом не думал. Выходят, а что еще может быть?! Зачем об этом беспокоиться? Я не могу на это влиять. Как выйду отсюда, обо всем расскажу. Правду расскажу.

— Можно это как-то ускорить?

— А я знаю? Откуда я могу знать. Кто может знать, что тут происходит? Когда приносят еду, становится немного светлее. Минут на пятнадцать, может. Это все, что я знаю. Сейчас буду ждать, пока меня выпустят, и всем все расскажу. Весь этот заговор выйдет на явь.

Воцарилась тишина, хотя свистящее дыхание не вернулось. Эмиль пока не спал. Может, он прикидывался, что спит, чтобы не отвечать на неудобные вопросы. Он не знал, что его выдал отсутствующий присвист.

Харпад тоже лег. Что он еще мог сделать?

* * *

Неизвестно, откуда шел свет. В камере стало светлей, как и в коридоре. Удалось рассмотреть элементы оборудования и не путаться в ногах. В соседних камерах началось движение. Оживление ограничивалось покашливанием и шарканьем. Разговоры не пользовались популярностью среди выброшенных собственным обществом.

— Время кормежки. — Эмиль сел на койке. — К нам относятся, как к скоту.

Сейчас Харпад мог его рассмотреть. Образ из воображения, или, лучше сказать, из базы данных g.A.I.a., вполне соответствовал реальности: худой, лысый, лет шестьдесят.