Четки

С тем же успехом это мог быть экран или спрятанный за обоями динамик. Однако кто-то подумал, что такая форма будет более эффективной. Мусорный бак с крышкой, оборудованный сенсорами и пластинками для выражения эмоций, ждал, пока посетительница заговорит первой. В этот раз он победил.

— Не понимаю, зачем я сюда прихожу. Это ничего не дает.

— Психотерапия — это медленный процесс. — Пластинки сложились в выражение обеспокоенности. — Эффект не появляется после нескольких визитов.

— Я ведь говорю с машиной! Разве машина в состоянии понять человека?

— Я располагаю базой данных с записями подобных случаев в Варшаве и других Кольцах. Ни один человек не имеет доступа к такому количеству данных, не говоря уже об их обработке.

— Может, здесь важна интуиция?

— Давай лучше поговорим о тебе. Что произошло с момента последнего визита?

— Ничего такого, о чем я хотела бы сейчас говорить. Может потом, но не сегодня.

Пластинки смотрели разочарованно. Секунда молчания.

— А есть что-нибудь, о чем ты хотела бы поговорить сегодня?

— Когда я говорила, что не чувствую необходимости любить, это была не совсем правда. Я могу любить, но это короткие мгновения. К тому же мне нужно… внешнее содействие.

— Можешь рассказать, как ты это делаешь?

Она покачала головой.

— Боюсь, что это нелегально.

* * *

За бронированным окном без решетки была заставка с изображением тополей. Комната, хоть и была небольшой и не особо уютной, не напоминала тюремную камеру. Две кровати, рабочий стол, душевая кабина и туалет, два кресла возле низкого столика и шкаф. За раздвижными стеклянными дверями виднелись декоративные ограждения и растения высотой в несколько метров. Можно было пользоваться спортзалом, теннисным кортом и бассейном. Если бы не запрет выходить на улицу, пребывание здесь не очень отличалось бы от санатория. Эта тюрьма выходила за рамки общественного представления. Двери в камеру закрывали после ужина и открывали перед завтраком. Целый день можно было ходить по блоку. Но возможность отсиживать здесь свой срок стоила куда больше, чем номера в комфортабельных отелях.

Талинский закончил отвечать на письма и отложил коммуникатор, включив режим «только важные сообщения». Несмотря на уединение, он не прерывал работу, более того — освобожденный от ежедневных обязанностей, которые отнимают время у людей на свободе, он работал куда продуктивнее. На письма отвечал трижды в день, после каждого приема пищи, за исключением ужина, после которого садился за книги. Он читал старых философов, юридические диссертации и экономическую аналитику. Его сутки были размеренны, а мысли — спокойны. По крайней мере, обычно так было. Сегодня тенью на его спокойствие лег крах его плана.

Он опустился в кресло. После ланча он обычно дискутировал со своим сокамерником, но сидящий в кресле напротив профессор Россмуда сегодня не спешил начинать разговор.

— Эта девочка вчера, — Талинский указал на место, где появился виртуальный экран с фотографией, сделанной перед зданием Совета, — каким образом она угрожает обществу из-за того, что на ее глазах погибла мать?

— Чушь, — лениво отмахнулся Россмуда. — Вопрос должен звучать так: «Что полезного может дать обществу ее спасение?». Тут речь даже не в другой точке зрения, это иные ценности нашего мировоззрения. g.A.I.a. своей целью считает вездесущее подчинение закону. ПО — то есть Потенциальная Опасность — это потенциальная угроза нарушения закона, то есть неурегулированных, непостоянных, недоработанных правил. А этот ребенок после подобных травматических событий, возможно, вообще не справился бы с жизнью.

На видеозаписи оранжевая Ныса с надписью «ЭЛ» в круге подъехала к зданию Совета. Никто не пытался помешать, когда элиминаторы в черно-оранжевых костюмах загружали девочку в фургон. Она плакала, протягивая ручонки к мертвой матери. Талинский не выдержал и выключил видео. Подошел к окну.

И это, блять, правильно?! Необходимость во имя высшей правды? Может, в бездушном мире сукиного сына Россмуды, но с человеческой точки зрения это было ужасно. Невинного ребенка толкнули в бездну Элиминации. Потому что какой-то сраный алгоритм решил, что через много лет она может встать на скользкий путь. Талинский провел ладонью по лицу. Он всем повторял, что, начиная с определенного уровня, уже нет морали и нет совести. На кону миллионы жизней, начинается простая математика. Легко рассуждать, но вид этого ребенка…

— Выглядишь удрученным, — сказал профессор. — Ты знал эту девочку?

— Нет, откуда, — Талинский ответил резко и обернулся к собеседнику. — Просто… мне жаль ребенка. Она ни в чем не виновата.

— Мы живем в хреновые времена, — произнес профессор, стуча трубкой в пробку посреди пепельницы.

— Красивая отговорка, — Талинский хмыкнул. — Но последние пару дней ты тоже какой-то нервный.

— Зато ты излучаешь оптимизм.

— Ты прав. — Талинский махнул рукой. — Хреновые времена.