Четверть века назад. Часть 1

Графиня Воротынцева поводила молча своими умными глазами на него, на Лину, на ея мать, къ которой какъ бы на выручку подходилъ въ эту минуту словно изъ земли выросшій, мрачный и въ голубомъ галстук «калабрскій брингантъ», на княгиню Додо, нервно позвывавшую отъ неоостывшей злости и отъ пріятности бесды съ глухимъ генераломъ, потомъ опять на этого блестящаго офицера съ его гладко выстриженною головой, съ его приторно книжною французскою рчью изъ-подъ лоснившихся усовъ… Ей было уже все понятно… Что-то невеселое, какъ бы отъ близкаго и тяжелаго воспоминанія, змилось по угламъ ея губъ…

— Вы еще не знаете Петербурга? неожиданно спросила она Лину, останавливая на ней взглядъ полный какого-то болзненнаго участія:

Лину почему-то будто холодомъ обдало…

— Нтъ, сказала она.

— Такъ вотъ онъ предъ вами! разсмялась графиня, кивнувъ на Анисьева, — dans toute за s'eduisante horreur!

Блестящій воинъ… Онъ засмялся тоже…

— Это по поводу чардаша въ Дебречин пришла вамъ эта мысль, графиня? сказалъ онъ только сквозь этотъ смхъ.

— Oh, `a propos de bottes! отвчала она пожимая плечами.

— И какъ же должна понять княжна этотъ загадочный отзывъ вашъ о Петербург и о насъ гршныхъ, все также небрежно улыбаясь спросилъ онъ: — во хвалу или въ порицаніе?

— Разумется въ похвалу, насмшливо отвтила графиня, — иначе она и обо мн должна была бы составить себ дурное мнніе: я такъ долго сама возилась со всми вами!..

Лин не нужно было этого указанія, она свжимъ чутьемъ своимъ чуяла изъ какого міра былъ этотъ благоухавшій предъ нею цвтокъ, и бдное сердце ея ныло до измоги….

XLVII

Въ театр шла не репетиція, а какое-то вавилонское столпотвореніе. Звонъ, гамъ, трескотня, визгъ и гулъ какъ изъ трубы. Въ оркестр прибывшіе еще за два дня до этого изъ Москвы музыканты строили свои инструменты; сжавшись кучкой по своему обыкновенію, стрекотали подл него «пулярки» съ дебелою «окружной», игравшею Раису Савишну во глав, готовясь пройти свои куплеты во Льв Гурыч Синичкин. Около нихъ вертлся птушкомъ Шигаревъ, напвая имъ подъ шумокъ всякія галантерейности, за что то и дло получалъ колотушки по пальцамъ отъ руки ршительной Eulampe. Въ креслахъ слышался наглый смхъ Свищова, который громко повствовалъ тутъ же о томъ какъ Шигаревъ за каждую изъ такихъ колотушекъ получалъ будто отъ той же Eulampe по пяти счетомъ поцлуевъ въ ламповомъ чулан за сценой, куда они будто бы убгали посл каждой репетиціи… Но его никто не слушалъ; сидвшіе съ нимъ рядомъ и кругомъ актеры орали каждый за себя, не понимая другъ друга. Надъ ними, подъ плафономъ, какъ тысяча колокольчиковъ, звенли хрустальныя стеклышки большой люстры, въ которую, взобравшись на высокія лстницы, слуги вставляли свчи. На сцен шлепали толстые сапоги рабочихъ, слышались крики «берегись!» стукъ и скрипъ опускаемыхъ и уставляемыхъ деревянныхъ рамъ: ставили декораціи для Гамлета. Вальковскій, лютый какъ зврь, ругался съ бутафоромъ, не озаботившимся доставить ему шпоры на сапоги для его роли Розенкранца.

— Позвольте, успокоивалъ его, подбгая, другъ его режиссеръ, — на что вамъ шпоры? Сапоги со шпорами у однихъ Марцелло и Бернардо, потому что они на караул вн дворца, — а во дворц вс въ башмакахъ.

— А меня король въ Англію съ письмомъ посылаетъ, Гамлета казнить, забылъ ты, а? Такъ я въ Англію по бальному поду, въ башмакахъ, а?..

Онъ такъ ревлъ, что на время все смолкло кругомъ — музыканты, рабочіе, «пулярки», самая люстра со своими звенящими стеклышками….

— Такъ все же-съ шпоры-то вамъ на что? доказывалъ режиссеръ.

— Какъ на что? На чемъ здили-то тогда? Не въ мальпост, чай? На лошадяхъ здили, а?

— Въ Англію-то? Изъ приморскаго города?

Все что было тутъ разразилось бшенымъ хохотомъ.

«Фанатикъ» плюнулъ, выбранилъ себя «дурнемъ», и ушелъ въ кулису.

— Господа, позвольте, свженькое, сейчасъ курочка снесла! закричалъ Шигаревъ, вскакивая ногами на парапетъ, отдлявшій оркестръ отъ креселъ и обращаясь лицомъ къ зал:- сидлъ я за завтракомъ рядомъ съ однимъ здшнимъ помщикомъ, фамилія ему Мудрецовъ. Вы, говорю я ему, происхожденія, надо полагать, греческаго? — Какъ же, говоритъ онъ мн на это съ оника — я, происхожу, говоритъ, отъ двухъ греческихъ мудрецовъ Кирилла и Мееодія!

— Браво, браво! раздался новый неистовый смхъ.

Шигаревъ соскочилъ на полъ, раскланялся, замяукалъ покошачьи, и вернулся за новыми колотушками къ Eulampe.

Гулъ загудлъ съ новою силой.

Женни и Ольга входя заткнули себ инстинктивно уши.

Ихъ тотчасъ же увидли, подбжали… Чижевскій, суетившійся въ это время какъ-то особенно усердно подл Глаши, смазливой горничной Лины, подъ предлогомъ пропуска ея въ кулисы съ картонами костюма Офеліи, которые она несла въ уборную своей барышни за сцену, отпрянулъ отъ нея какъ отъ чудовища едва завидлъ крупную княжну, и состроивъ невинное лицо пошелъ ей навстрчу.

Но она уже успла все замтить, и тотчасъ же принялась его за это, что говорится, шнынять и жучить. Она была на это большая мастерица. Чижевскій отшучивался, краснлъ, начиналъ сердиться, наконецъ, обернувъ противъ нея оружіе, принялся въ свою очередь дразнить ее Анисьевымъ.