Четверть века назад. Часть 1

«Она чувствуетъ по русски, а мыслитъ по европейски,» опредлялъ онъ себ Лину въ т рдкіе часы когда самъ онъ былъ въ состояніи думать о ней, а не чувствовать ее, — «такихъ еще у насъ долго не будетъ женщинъ… да и не однхъ женщинъ»… Онъ былъ правъ: тщательное, подъ руководствомъ просвщеннаго отца, воспитаніе за границей, серьезное чтеніе, постоянное общеніе съ высокообразованными умами, находившимися въ близкихъ сношеніяхъ съ княземъ Михайлой, — все это сказывалось въ ней чмъ-то не легко выражающемся словами, но проникавшемъ ее всю какъ запахъ иныхъ, отборныхъ духовъ, чмъ-то невыразимо тонкимъ, нжнымъ, идеальнымъ въ помыслахъ ея, въ рчи, въ каждомъ изъ ея движеній. Въ ней угадывалось — именно угадывалось — присутствіе той высшей культуры ума и сердца, что такъ мало походитъ на казовую русскую образованность, на русское воспитаніе спустя рукава, скользящія по поверхности предметовъ и явленій и не умющія сладить ни съ какимъ дломъ, и ни съ какимъ чувствомъ. И именно потому, можетъ быть, что въ ней такъ мало было русскаго воспитанія чувствовала себя такъ русскою Лина; потому именно что не скользила она по поверхности вещей, а привыкла съ молоду вдумываться въ нихъ ей было такъ «узко въ Германіи…» и полюбить могла она только сына этой ея бдной, темной — и съ юныхъ лтъ неотразимо манившей ее къ себ своимъ «безбрежьемъ» — родины…

XXV

Утромъ, 20-то числа, только что посл перваго завтрака, исправникъ Акулинъ, еще наканун вечеромъ ухавшій встрчать графа, подскакалъ на взмыленной тройк къ широкому крыльцу Сицкаго. — «дутъ, дутъ! прытко выкидывая изъ телги свое грузное тло, кричалъ онъ сдавленнымъ, будто только что сорвался съ веревки, голосомъ слугамъ выбжавшимъ въ сни на топотъ его лошадей, — князю доложите, княгин… сейчасъ прибудутъ… вотъ и коляска ихъ видна…

Изъ подо льва, дйствительно, вызжала и мчалась къ дому четверня подъ коляскою графа.

Предувдомленный князь Ларіонъ вышелъ ему на встрчу…

Тотъ котораго въ то время коротко и многозначительно въ предлахъ Москвы блокаменной и на всемъ пространств кругомъ просто называли „графомъ“ былъ лтъ шестидесяти съ чмъ-то генералъ, нсколько тучноватый, безусый — по форм Александровскаго времени, которой онъ не хотлъ измнить и въ новое царствованіе, — и лысый, по выраженію Ольги Елпидифоровны, какъ арбузъ. Эта совершенно голая голова съ тремя подвитыми вверхъ волосиками на самомъ затылк, отвислыми какъ рыбьи жабры щеками, небольшими глазками и выступавшею добродушно впередъ нижнею губою, давала ему совершенно видъ стараго китайца; но въ общемъ выраженіи его облика было то что-то свое, самостоятельное и достойное, чмъ Александровскіе люди замтно отличались отъ удачливыхъ служакъ той эпохи къ которой относится нашъ разсказъ. Графъ былъ то, что называется сынъ своихъ длъ: бдный армейскій офицеръ, воспитанный, какъ самъ онъ любилъ говорить, „на мдную полушку,“ онъ счастливою случайностью выдвинутъ былъ весьма рано впередъ, и еще въ пору отечественной войны считался дльцемъ. Сорока съ небольшимъ лтъ отъ роду онъ былъ уже большой человкъ въ служебной іерархіи, богато женатъ, получилъ графскій титулъ…. Но въ годы аракчеевской силы онъ одинъ изъ весьма немногихъ имлъ мужество не кланяться временщику, въ буквальномъ значеніи этого слова, — а чрезъ нсколько лтъ затмъ съ министерскаго поста вышелъ въ чистую отставку вслдствіе того что одно изъ его представленій не получило чаемаго утвержденія. О мелкомъ своемъ происхожденіи и первоначальной бдности онъ говорилъ всегда съ какою-то особенною гордостью, а тому, первому своему, давно умершему, начальнику, который вывелъ его изъ темныхъ рядовъ арміи, онъ въ любимомъ своемъ имніи, подъ окнами своего кабинета, поставилъ въ саду бронзовый памятникъ съ надписью: „моему благодтелю.“

Таковъ былъ человкъ, который, пробывъ въ отставк цлые 18 лтъ, призванъ былъ снова затмъ на высокую должность которую онъ правилъ теперь, — и правилъ, какъ правили въ т блаженныя времена, — съ произволомъ трехбунчужнаго паши, и съ мудрою простотою Санхо-Пансы на остров Баратаріи.

Онъ вылзъ изъ коляски вслдъ за выскочившимъ впередъ чиновникомъ, сопровождавшимъ его, и принялся лобызаться съ княземъ Ларіономъ.

— Здравствуй, очень радъ тебя видть;- онъ говорилъ короткими, словно остриженными фразами, съ полнымъ отсутствіемъ всякихъ вводныхъ и придаточныхъ предложеній:- нарочно захалъ; потолковать надо! Мста вс знакомыя, — онъ глянулъ кругомъ, — въ одиннадцатомъ году, были у твоего старика; съ графомъ Барклаемъ; тогда онъ еще княземъ не былъ. Что княгиня? спрашивалъ онъ подымаясь на лстницу.

Все это говорилось точно онъ акаистъ читалъ, подъ рядъ, безо всякаго повышенія или пониженія голоса, при чемъ его китайское лице сіяло добродушнйшею и самодовольнйшею улыбкою.

— Она васъ ждетъ, отвчалъ князь; — но прежде всего вопросъ: не хотите-ли позавтракать?

Тотъ пріостановился на ступеньк, и приподнялъ об руки ладонями кверху.

— Не хочу. Никогда не завтракаю. Что племянница?

— Слава Богу!

— Милое дитя! тмъ-же акаистомъ проплъ графъ.