Четверть века назад. Часть 1

— Не это ли вотъ самое что требуется? спросилъ убиравшій за ширмами Ѳедосѣй, — сейчасъ генеральша прислала, и съ записочкой.

Онъ подалъ ее барину. Софья Ивановна писала:

«Тебѣ нуженъ къ костюму медальйонъ на цѣпи. Княжна вспомнила и посылаетъ. Береги особенно, въ немъ портретъ отца ея въ молодости».

— Ну, вотъ и чудесно! говорилъ Духонинъ, между тѣмъ какъ Сергѣй вынималъ требуемое изъ коробки сопровождавшей записку. — Это принадлежитъ тетушкѣ вашей?

Гундуровъ судорожно, почти грубо вырвалъ цѣпь изъ рукъ Духонина, накинулъ ее себѣ на шею, и засунулъ медальйонъ между пуговицъ колета, въ боязни чтобы тому не вздумалось открыть его…

Благовоспитанный Москвичъ недоумѣвая поднялъ на него глаза:

— Что съ вами, Гундуровъ?

Сергѣй схватилъ его за обѣ руки:

— Ради Бога, не сердитесь!.. Я… я самъ не знаю что со мною дѣлается!..

Злоба душила Свищова. Ему надо было отомстить, «взять свое» за претерпѣнное имъ сейчасъ униженіе… Онъ нашелъ:

— Ну, батенька, обратился онъ къ Карнаухову, — вотъ посмотрите на нашу Офелію! Предваряю заранѣе: сердечко на привязи держите!

Толя, которому въ это время подклеивали бороду, рванулъ головой вверхъ такъ что вся борода осталась въ рукѣ парикмахера, и возгласилъ на распѣвъ:

Благоговѣю богомольно
Передъ святыней красоты!

— Да-съ, захихикалъ на это Свищовъ, — счастливъ этотъ преторіанецъ петербургскій,

Святыни сей ближайшій обладатель!

— Развѣ это рѣшено? тревожно воскликнулъ Толя; онъ раздѣлялъ всѣ иллюзіи своихъ родителей относительно возможности брака сестры его съ Анисьевымъ.

— И вѣчно этотъ вашъ вздоръ и выдумки! заволновался Факирскій, одѣвавшійся въ углу рядомъ съ Шигаревымъ. — Откуда вы это взяли?

— Есть много на землѣ, мой другъ Факирскій,
Что и не снилось мудрости твоей!

задекламировалъ, продолжая хохатать, нахалъ. — Я полагаю во всякомъ случаѣ что для княжны эта «выдумка» нисколько не обидна.

— Почему вы такъ полагаете-съ? воскликнулъ студентъ, кипятясь и избѣгая въ то же время встрѣтиться глазами съ Гундуровымъ.

— А потому полагаю-съ что она цѣну должна себѣ знать… Да и вамъ бы, кажется, знать надлежало, юноша прекрасный, что такія золотыя пташки не про нашихъ московскихъ соловьевъ!..

— А про петербургское воронье, по вашему? пылко вскликнулъ изъ другаго угла Духонинъ.

Свищовъ торжествовалъ:

— Э, батенька, лаяться-то всѣ мы мастера! А вы взгляните-ка на него: тридцати безъ малаго лѣтъ, — полковникъ, царскій адъютантъ, съ тверди небесной всѣ созвѣздія себѣ на грудь перевелъ… А мы съ вами ну-ка-съ?…

— Такъ вы бы… началъ было студентъ…

— Бросьте, не стоитъ! громко и презрительно остановилъ его Духонинъ.

— А будь я испанскимъ королемъ, господа, неожиданно заговорилъ Шигаревъ, въ ожиданіи свободнаго мѣста у зеркала, сидѣвшій, весь уже одѣтый, на диванѣ, съ поджатыми ногами и какимъ-то полотенцемъ, скрученнымъ чалмой кругомъ головы, — я бы непремѣнно для Свищова орденъ сочинилъ!

— Не американскаго ли попугая? спросилъ тотъ, насмѣшливо оглядывая его свѣтлозеленый костюмъ.

— Жирно будетъ, не по чину тебѣ! возразилъ шутъ;.- нѣтъ братъ, сочинилъ бы я для тебя паука большаго креста, — да паутина у тебя дрянь: комаренокъ, и тотъ насквозь ее прорветъ…

Онъ ошибался, — крылья Гундурова завязли въ этой паутинѣ. Слова Свищова, что называется, добивали его. Громко, циническими устами выговорено было о немъ теперь то о чемъ онъ думалъ съ самаго утра, — то сужденіе какое произнесетъ «весь свѣтъ» когда «претензіи» Гундурова станутъ вѣдомы этому свѣту. «Такія пташки не про московскихъ соловьевъ» каковъ онъ, повторитъ этотъ безсмысленный свѣтъ, скажутъ всѣ эти «жалкіе», эти «пустые люди»… А она?… Она прислала ему сейчасъ этотъ медальйонъ… Но она «должна знать себѣ цѣну!»… О, какъ это все тяжело, унизительно, обидно!..

Молодыя, чуткія сердца еще сильнѣе способны ощущать страданіе чѣмъ радость. Чувство жгучей, невыносимой боли охватило все существо Гундурова… О, куда уйти, куда уйти отъ него!.. Онъ поводилъ кругомъ моргавшими глазами, спрашивая себя, не кинуть ли все сейчасъ, вмѣсто сцены велѣть заложить коляску, и съ мѣста отправиться въ путь подальше, подальше, гдѣ бы онъ могъ все забыть, гдѣ бы имени ея никто не произносилъ предъ нимъ.

— Господа, доложилъ входя режиссеръ, — княгиня прислала спросить: пора ли гостямъ въ залу театра? Безъ четверти восемь!

Суета поднялась въ уборной:

— Мы сейчасъ готовы!..

— Я нѣтъ, я нѣтъ, испуганно восклицалъ Маусъ, игравшій Гильденштерна, — не могу до сихъ поръ усовъ добиться!

— Сею минутой, сею минутой! чирикалъ, мечась какъ угорѣлый по комнатѣ, Василій Тимоѳеевъ.

— «Прощай, прощай, прощай, и помни обо мнѣ!» договаривалъ себѣ мелкою дробью изъ своей роли землемѣръ-Тѣнь облеченный въ панцырь и шлемъ, украшенный двумя по бокамъ его крылами, согласно рисункамъ Ретча, и съ пристегнутымъ къ задней сторонѣ этого шлема сѣроватымъ плащемъ окутывавшимъ его всего.

— А король-то нашъ, лорды и господа, король нашъ какъ, великолѣпенъ!