Четвертая стрела (СИ)

- Вырастешь - узнаешь, - отвечал насмешливо Аксель, и Ласло собрался было подняться с сундука и придушить его, но Копчик сказал примирительно:

- Многие знания - многие печали. Не думай, Ласло, что они аманты или что-то в этом роде. Я, когда в Москве служил, слыхал эту историю, от канцеляриста одного, он как раз подшивал их переписку. Левольд, когда сам был в случае у покойной государыни, помог Бюрену, выкупил его из тюрьмы. Бюрен был тогда никто. А Левольд был - как Бюрен сейчас.

Он припомнил капризное личико в глубине золотой кареты - белый цветок на серебристом меху - и спросил:

- Как думаете, такая кукла, как младший Левольд - должно быть, сразу сломается в наших застенках?

- Настоящий с легкостью таких ломает, - ответил Ласло, - у него рука на них набита.

- Необязательно, - возразил Аксель, - помнишь Ваньку Долгорукова? Говно человечишка, золотая кукла - куда Левольду, тот парвеню лифляндский, а Ванька был золотой мальчик, мажор мажорыч. А помнишь, как держался? Всю третью степень вынес, с элементами четвертой. Я тогда многое о мажорах переосмыслил...

- Ты тогда банк взял, - вспомнил сердито Ласло, - Ты поставил на нумер один, а тот Ванька и был тогда нумером один. И не ври, что сердце тебе подсказало.

- Голова, - Аксель похлопал себя по лысому черепу, - она не только затем, чтобы в нее есть.

Наутро в прозекторской Ласло первым делом перевернул матроса на живот и принялся срисовывать деву на драконе. Копчик и Аксель поглядели немножко, как он рисует - это действие сродни было магии - и Аксель сказал с театральной трагической интонацией, указывая на мертвого содомита:

- Мне тридцать лет, я каждый день упражняюсь физически, но никогда, никогда не будет у меня такого тела!

1998 (лето)

"Не знал я человека более холодного и рассудочного, нежели мой брат. Он смотрел сквозь людей, словно сквозь прозрачное стекло, и шел по головам, чуть касаясь их своими легкими стопами, как пери по облаку. Ничто в мире - страдание, боль, невосполнимые потери, измена близких - не вызывало у него слез. Он улыбался, взлетая, и смеялся, падая. Лишь предаваясь любви, становился он искренне весел, отчего-то именно утехи амура находил он самой смешной и забавной из игр..." Только один вопрос - как это стало тебе известно, милый Казимир Вальденлеве?

Хлебзавод - это, конечно, громко было сказано. Гаражи за хлебзаводом - вот верный ответ. Я разглядела за гаражами спортивную "ауди", бессмысленно тычущуюся в подворотнях, как слепой котенок, и выстроила ряд догадок - кто мог явиться сюда на такой машине?

Дани, как самый бездарный, играл на ритм-гитаре и в нужном месте подвывал вокалисту. Когда я вошла, все у них уже было в самом разгаре - музыканты нестройно бренчали, басист для пущего эффекта тряс волосами, вокалист пел - редчайшим, надо сказать, дискантом:

В юном месяце апреле в старом парке тает снег

И крылатые качели начинают - свой разбег

Позабыто все на свете, сердце замерло в груди

Только небо, только ветер, только радость впереди

Heroin heroin heroin and cocaine

Heroin heroin and cocaine - визгливо вступал Дани, и вдвоем они выводили свой припев, как списанные подвыпившие оперные дивы. Я присела на краешек почти невидимого в полумраке деревянного ящика - в любой момент в нежные овалы моего тела могла вонзиться заноза.

- Как называется группа? - не скажу, что Макс подошел неслышно - музыканты могли бы заглушить собою и взлет Бурана.

- Встретимся у колодца, - ответила я, - это не предложение, это название.

- Я понял, - Макс устроился на ящике рядом со мной.

- Осторожнее, здесь в зад может вонзиться щепка. Если вы, конечно, не за этим пожаловали.

- Кто знает... - туманно ответил Макс, и я тут же на него уставилась. Он был одет, как одеваются провинциальные мажоры, прожигающие жизнь в столице - в общеизвестные бренды. И волосы у него подстрижены были по-мажорски - короткий затылок и длинная, до подбородка, челка.

- Вам пойдет трясти волосами под эту дивную музыку, - сказала я.

- Мы на "вы" или на "ты"? - уточнил Макс.

- Брудершафт был? - спросила я сурово. Он мне не нравился, и дело было не в социальной справедливости. Просто не нравился. Макс вдруг склонился и, не глядя, быстро мазнул своими губами по моим:

- Теперь был.

Я оцепенела - плакало мое личное пространство - и произнесла заторможенно:

- Еще должен быть алкоголь...

- Давай чуть позже, - Макса, кажется, позабавила моя реакция, - Твой брат настоящий француз?

- Нет, он придуривается, - объяснила я, - он уезжает работать в Гренобль, вот и тренируется потихонечку.

Музыканты наигрались, и Дани заорал нам со сцены:

- Вы что, целуетесь? Руки прочь от моей сестренки!

Макс птицей взлетел с ящика и побежал к ним. Я поняла уже, кто из нас двоих интересовал его больше, но понимал ли это сам Макс? В гараж вошли две девочки, по виду - старшие школьницы. Музыканты оживились, Дани буквально втащил Макса на сцену - у того аж свитер задрался и мелькнула над ремнем полоска брендовых трусов. Девочки залюбовались, конечно - Макс был хорош, как чайка среди ворон на питерской помойке. Дани взял микрофон и объявил торжественно: