— Нет…
И тут я вспомнила про свой кулон.
Одна моя рука лежала между ног Сергея, но зато второй я могла владеть свободно. Поэтому быстро поднесла ее к груди и, ухватившись за кулон, мысленно взмолилась.
— Что ЭТО? — отпрянув от меня, лорд Вартимор схватился руками за свою сережку, нечаянно толкнув меня, и я сразу же выпустила кулон из рук.
— Я… Пожалуйста, лорд Сергей, оставьте меня одну… Так нельзя… — отодвигаясь вглубь постели, прошептала я, все еще надеясь на его благоразумие.
— Ты все равно будешь моей, — схватив рукой за волосы, он с силой заставил меня согнуться пополам, уткнув лицом в свой пах, так что я вдруг ощутила крепкий и насыщенный мужской запах — с горечью, словно полынь, и даже задохнулась от нахлынувшего чувства безысходности.
И снова меня спас мой оберег. Упав перед моим лицом, кулон попал мне прямо в губы. Ухватившись ртом за скользкую ракушку, я мысленно произнесла молитву: "Женщины моего рода, помогите"
— Ну хорошо, — внезапно отпустив мои волосы, лорд Вартимор встал с постели.
Устало улыбнувшись — словно с его глаз только что сошла какая-то пелена — он повернулся ко мне спиной и уверенной походкой пошел к двери.
Я же, сев на постели, согнула ноги пополам и, оперевшись коленями в свой подбородок, тихо заплакала.
— Леди Валерия, — повернув ко мне лицо, на котором не было ни тени смущения, лорд Вартимор посмотрел на меня угрюмо, — я жду Вас в своем саду. Одевайтесь, служанки Вам помогут.
ГЛАВА 8 — Прогулка по замку и зимнему саду
Этот сад был самым прекрасным из всего того, что я видела до сих пор. Утопающий в зелени и цветах, он располагался по ту сторону от главного входа в замок.
Пройдя длинный коридор, под руку с лордом Сергеем (служанки шли позади, не отставая, но и держась от нас на приличном расстоянии), мы вошли с ним в крытую галерею. На широких подоконниках тут везде стояли горшки с вазонами. Гортензии, разноцветные клематисы, цветы которых так напоминали бабочек, заблудившихся и севших на эти тонкие и нежные стебельки, фиолетовые стрептокарпусы со свисающими вниз фиолетовыми колокольчиками и чуть мохнатыми листьями, фиалки, бегонии, рододендроны, герань, примулы, карликовые розы, папоротники — и огромные хлорофитумы, словно чудесные зеленые фонтаны.
— Какая же красивая оранжерея, — изумилась я, осторожно дотрагиваясь пальцами к изумительно разросшемуся бамбуку — символу изобилия и процветания.
У нас дома тоже было одно такое растение, росшее уже лет десять, но даже ему было слишком далеко до этой "анаконды".
— Это мой зимний сад, — сказал мне лорд Вартимор. — Собирать растения начал еще мой отец, когда… Когда мама умерла, а она так любила цветы.
— Так и ты тоже?.. — и мне вдруг стало жаль этого мужчину, такого взрослого, и такого одинокого. Только подумать — он тоже остался сиротой, — А когда это случилось?
— Я не хочу об этом говорить, — его взгляд резко помрачнел, и мне показалось, что передо мной совершенно иной человек, не тот, который вот только что так мило рассказывал мне о своем саде.
"Возможно, ему больно вспоминать о том, что случилось когда-то", — подумала я, мысленно защищая чудовищную несдержанность его ответа, и в глубине души понимая столь резкий порыв: ведь и я тоже старалась поменьше думать о своей маме, а именно — о ее исчезновении.
Галерея заканчивалась огромной полукруглой дверью в виде стеклянной картины, на которой было изображено дерево — мощный дуб с широкой кроной, дуплистым толстым стволом и корнями, словно врастающими в землю. По золотой цепи среди его раскидистых ветвей важно шефствовал кот — черный, с желтыми глазами.
— Ах, и тут тоже витраж, — не в силах подавить порыв и не зная, уместен ли мой восторг, все-таки осмелилась воскликнуть я. — Да я в жизни не видела подобной красоты. Вы, лорд, ценитель искусств. Или… Или это тоже ваш отец?
— Да, собирать витражи и украшать ими окна и двери начал он, — светлея лицом, Вартимор снова, казалось, был не прочь вступить в беседу. — Знаешь ли ты, Валерия, что в моей коллекции имеются экспонаты той эпохи, когда Греция и Рим боролись за первенство владения миром. Вот, взгляни, — и он показал мне рукой на мозаичное панно, украшавшее одну из стен, на нем была изображена кошка, хватающая птицу.
— Очень красиво, — подходя поближе и отчего-то прикасаясь руками к своему кулону, сказала я.
А ведь птица, изображенная на панно, была точь-в-точь похожа на мою. И только цвет ее был не синим, а бледно-голубым.
"Но, возможно, время растворило краски, сделав их менее яркими", — подумала я, мысленно сравнивая ту и эту.