Четвертое измерение

— А я надевал его. — Я деланно засмеялся, что еще больше удивило Игоря; берет он положил на почтовый ящик, примонтированный к стояку справа от подъезда, — может, кому пригодится.

— Вот тебе кровать. — Игорь хлопнул ладонью по алюминиевой раме, будто давал мне понять, что я из-за какой-то тряпки не оценил его дружеской любезности.

Я подошел к кровати, просунул руку между скрипящими пружинами, но, подняв эту холодную конструкцию, с трудом удержался на ногах, до того она была тяжела.

— Давай помогу! — сказал благосклонно Игорь.

— Ну что ты! — Я повернулся и пошел, волоча свой груз.

— Ты думаешь, я не вижу? Нога тебя не слушается!

И таким образом он очутился в моей комнате, в которой обитал воинственный муравей, и я тут же, сгоряча, в благодарность за помощь выложил ему все, что было между мною и его женой…

— Ты испачкался, поди умойся, — произнес он совершенно спокойно. У меня было чувство, что, в то время как я в чем-то просчитался, он абсолютно точно угадал, чем меня удивить.

Пока я в ванной мыл руки и умывался, мне было слышно, как он ходит по комнате, как садится на разложенную кровать, качается на пружинах. Старые пружины угрожающе стонали.

Когда я вернулся в комнату, он сидел неподвижно, с холодной и жесткой усмешкой на лице. Невольно я виновато потупил голову и вдруг неподалеку от кровати увидел своего муравья — едва заметную движущуюся черную точку. Он был поистине неутомим… Он не чувствует себя здесь как дома, подумалось мне. Может, я притащил его сюда в ботинке или в манжете брючины из своей загородной прогулки…

— По-видимому, ты признаешь, что у меня есть моральное право оскорбить тебя, — с расстановкой заговорил Игорь. — Поэтому я скажу… Я думаю, она хватила невысоко. Что ее привлекло в тебе? Никто в редакции никогда не видел тебя с женщиной, всякое трепали. На твой счет, понимаешь?.. — Он заерзал, пружины протестующе заскрипели. — Как ты это с ней делаешь? Что? Если бы на моем месте был не я, а кто-нибудь чужой, ты, может быть, принял бы совет: попробуй с другой, и увидишь, что Мартушка как витрина парфюмерного магазина — красиво, но холодно.

В возрастающем душевном смятении я был не в силах понять, кого он оскорбляет: меня, Марту, себя или всех? Мной овладело странное, совершенно неадекватное чувство — представилась такая картина: будто учитель в школе поставил меня в угол и, подняв указательный палец, призывает моих соучеников, чтобы каждый сказал обо мне все гнусное, что кто знает.

— Некоторые пикантные подробности хотелось бы мне узнать, — процедил Игорь сквозь стиснутые зубы. — Хотя, черт побери, мне все это теперь до лампочки…

— Как это? — вырвалось у меня.

— Да ну, мужик — самолюбивый зверь. Сам уже в новой берлоге, а все-таки неприятно, когда в старой кто-то поселится…

— Как это? — глупо повторил я. — Ты и Марта…

— Мы оба ведем независимую жизнь, — ухмыльнулся он. — Но у нас есть ребенок, и мы о нем думаем. Я знал, что рано или поздно все это прорвется… Но что она свяжется с тобой, мне и в голову не приходило!

Я пошевелился и вдруг почувствовал, что рука, на которую я опирался, стоя в дверях, онемела от плеча и до кончиков пальцев.

— Мне всегда казалось, что ее женская инициатива кончается, как только она начинает снимать с себя платье. Не откроешь ли, как она тебя охмурила?

— Это было в прошлом году, когда мы с редакцией ездили на прогулку…

— А, на Скалке! Я что-то подозревал! Она оживилась, казалась такой уверенной в себе…

— Ты тогда был на какой-то конференции… Ваша Кларика все бегала за мной, требовала, чтобы я на нее погавкал. Я умею немного имитировать собачий лай. Потом я пришел к ним вечером, когда Марта укладывала ее спать. Мы что-то пили, потом, уж не помню…

— Словом, началось все брехом. — Округлое брюшко Игоря заколыхалось от сдерживаемого смеха, и вместе с ним хрипловато захихикали ржавые пружины кровати. — Правда, она долго пребывала в залежном состоянии. Ей было известно, что у меня время от времени бывают приятельницы, но так, ничего серьезного. Я знаю, когда надо остановиться. Мне хватает опыта моего супружества. Так, значит, она первая решилась… всерьез и надолго…

— Она-то да, но я — нет! — закричал я нетерпеливо. — Я с этим покончил!

— Как так, Лукашко? — Игорь сжал толстые губы, нахмурился. — Не понимаю…

— Я сказал тебе все. Ты должен это знать. Но между мной и Мартой больше ничего не будет, понимаешь? Я не хочу продолжать эту связь, это конец.

Игорь наклонился, чуть не коснувшись носом пола, но потом ему удалось переместить центр тяжести и встать с кровати. Мы стояли друг против друга, и он всматривался в мое лицо, будто ища в нем что-то; его уверенность, его защитный цинизм испарялись на глазах.

— Не понимаю, — сказал он неуверенно. — Какой тебе был смысл признаваться?

— Я сделал это ради себя. Не смогу тебе этого объяснить. Просто чувствовал, что так будет лучше.

Игорь заложил руки за спину и длинными шагами мерил комнату; когда он доходил до конца и поворачивал, линолеум у него под ногами скрипел, будто он шел по подмерзшему снегу.

— Каешься? Исповедуешься? Мне что, сказать, что я тебя прощаю?