Четвёртый раунд

— Меня обложили со всех сторон, — начал жаловаться Виктор Георгиевич, принимаясь за закуску. — Всё парализовано, и думать сейчас о какой-то мебели...

— А кто обложил? — живо заинтересовался собеседник. — Мои люди в последнее время вас не тревожили.

— Обложили следователи. Причём не очень-то и скрывают это. Очевидно, специально так делают, чтобы оказать психологическое давление. Приятного мало. И мешает.

— Расскажите подробней, если можно, — попросил Игорь Сергеевич. — Вот, например, сегодня, когда ехали сюда, вы заметили что-нибудь?

— Конечно! Но добрался я без помех, и то лишь потому, что заранее продумал всё до мелочей. Они, наверное, до сих пор мотаются по городу за моей машиной. А вот прошлый раз уйти удалось с трудом. Но это не основное. Главное — парализован Шуртов.

Игорь Сергеевич слушал своего собеседника очень внимательно, стараясь не пропустить в рассказе ни одной мелочи и не забывая изредка подливать в рюмки. Выслушав, помолчал, то ли обдумывая, что посоветовать, то ли ожидая дополнений к рассказу. Затем, приняв какое-то решение, сказал:

— А что если мы поступим так...

И в этом «мы поступим», Виктор Георгиевич уловил не только готовность помочь ему, но и явное желание собеседника после устранения всех временных трудностей взять на себя часть забот по дальнейшему ведению дел, включив в них своих людей, финансы и опыт.

— Как? — с надеждой спросил Виктор Георгиевич.

— Прежде всего надо выключить из дела следователей.

— Вы... имеете в виду...

— Нет, нет... Совсем не то, что вы подумали, — успокоил Патова собеседник.

Лицензия на убийство

Азией Жогин пресытился быстро: от жирного плова и бараньей шурпы постоянно мучила изжога, в ушах стоял неумолчный рёв бесчисленных ишаков и перезвон бубенцов верблюжьих караванов, а по ночам снились купола древних мечетей, с чьих минаретов несколько раз в день раздавался заунывный голос муэдзина, призывающий верующих совершить молитву. И ко всему этому изматывающая, сухая жара днём и плотная — почти осязаемая на ощупь — духота ночью. Облегчение наступало только под утро, когда от протекавшей через город бурной горной реки начинало веять прохладой, а в садах, окутанных предрассветной туманной дымкой, затихали страстные призывы перепелов.

Но эти часы, наполненные утренней свежестью и первозданной тишиной, были слишком коротки, и для того, чтобы полностью отдохнуть и почувствовать себя свежим, Жогину их явно не хватало. День начинался с томного воркования горлинок, облюбовавших почему-то для своих объяснений перила балкона, на котором спал Жогин. Деревянный балкон проходил по всему фасаду дома на уровне второго этажа, и горлинок, разбившихся на влюблённые пары, усаживалось на отполированные перила не менее дюжины. Затем откуда-то из поднебесья доносился протяжный крик, напоминающий мусульманам об их долге. В такие минуты Жогин едва сдерживал себя от того, чтобы не достать из-под подушки пистолет и перестрелять как можно больше горлинок. Но приходилось терпеть.

После такой своеобразной побудки он уже не мог уснуть и, свесив ноги с широкой деревянной тахты, выкуривал натощак несколько сигарет, обдумывая, что ему предпринять, чтобы поскорей избавиться от этой дремотной скуки. Окурки и обгоревшие спички он с каким-то непонятным злорадством швырял прямо вниз, в гущу цветущих петуний, мяты и еще каких-то неизвестных ему цветов, пахнувших тревожно и остро.

Вскоре из лабиринта многочисленных комнат появлялся заспанный хозяин дома, присаживался рядом со своим гостем на тахте и, блаженно почесывая через вырез белой рубахи могучую волосатую грудь, произносил ритуальную фразу:

— Сейчас будем чай пить... Зелёный.

Откашлявшись после сна, хозяин плевал через перила в собственный цветник и знакомил гостя с планами на день:

— Потом манты покушаем и поедем к одному мастеру. Покажу тебе, как медные кувшины делают.

«Чтоб ты провалился вместе со своими мантами и кувшинами! — мысленно желал ему Жогин. — На хрена мне это знать? То к ковровщикам возил, то какие-то брёвна ореховые показывал...»

— А может, просто чаю с фруктами выпьем? — предлагал Жогин, у которого после обильного ужина только под утро утихла изжога.

— Э-э-э... — шутливо грозил толстым пальцем хозяин, — а потом поедешь к Виктору и будешь жаловаться, что голодным был? — И, вспомнив своего многолетнего друга, благодаря которому он и гуляет-то до сих пор на свободе, восхищённо добавлял: — Вот военный мужик! Такому своего ребёнка можно отдать воспитывать.

По-русски Расул-ака разговаривал почти без акцента, только иногда прерывал свою речь в самом неожиданном месте, подыскивая в памяти необходимое слово, или, в крайнем случае, подходящую замену ему. Был невысок, чёрен, любил хорошо и много поесть, но своё полное тело носил легко и на жару не жаловался.

«Привык, дикарь! — неприязненно думал о нём Жогин. — Живёт в этой духовке всю жизнь, и другой ему не надо...»