Четыре дня в начале года тигра

А как ему вообще показались филиппинцы: они счастливы? несчастны? Вилья говорит, что затрудняется дать ответ, потому что «я никогда не смотрю на лица, хотя лица вечно смотрят на меня».

Я здесь

Хотя возраст уже заявляет о себе легкой сутулостью и седеющими висками, Вилья по-прежнему юный шалун. Сущность этого человека парадоксальна. О великих созданиях литературы — о Дон Кихоте, Фальстафе, старике Карамазове — говорят, что в подлинной жизни они были бы несносны, а вот читать о них необычайно увлекательно. Подлинный Вилья опровергает этот парадокс: общаться с ним столь же интересно, как и читать о «ем; вроде бы он и невыносим, но производимое им впечатление как-то не зависит от поступков. Его постоянные проказы могли бы выглядеть как клоунада; на самом же деле — и даже скептики, немеющие в его присутствии, могут это подтвердить — остается впечатление того глубокого достоинства, которому не нужны ни титулы, ни посты, н. и соответствующие одежды или манеры. Подлинное благородство не нуждается в натужном облагораживании; как говорили наши матушки: красив тот, кто ведет себя как красивый человек. Скажу еще раз: его склонность к орхидейной пышности как будто заставляет предположить, что он податлив; но попробуйте пойти против его натуры (например, заставьте его позировать для фотографии с девицами из монастырской школы) — и перед вами окажется самый упрямый осел в мире. Он упрям и жестокосерд, как ребенок. Но опять-таки, если из этого — а также из кажущегося пренебрежения чувствами других — вы выведете, что он вообще жесток, вы снова ошибетесь. Он уважает все достойное уважения, он человек доброй воли, хороший человек.

Те, кто содрогается при одной мысли о том, что Вилья — дипломат, принадлежат мрачной викторианской эпохе, когда помпезность путали со значительностью. Если современная история Америки чему-то учит, так это тому, что мир сходит с ума по таким блестящим натурам, как Кеннеди, но сыт по горло такими занудами, как Линдон Джонсон, Хьюберт Хэмфри и «этот новый» Никсон. Вилья — проконсул XXI века, он даже впереди хиппи, которых не очень жалует.

— Несерьезные люди, большей частью недоучки, предел их желаний — отправиться в парк босиком, потренькать на гитаре, заняться сексом. Это безответственно, незрело, ведь весь свой век так не проживешь. В жизни нельзя забывать об ответственности. А они хотят просто порхать по жизни. В Соединенных Штатах, мне думается, молодежь бурлит: там все против президента Джонсона — считают, что это он ответствен за вьетнамскую войну, а участвовать в ней никто не хочет. Я не политик. Конечно, войны быть не должно. Но было бы глупо с моей стороны высказывать политические суждения, когда у меня ум не приспособлен к политике.

Насколько он может судить, его ум сегодня — это зрелый ум, проникающий по ту сторону поэзии и интуиции.

— Творческая личность, художник пользуется интуицией, разумом; но ведь какой-то разум есть и у собаки, не забывайте об этом. Вот точно так же работает и художник — как пес. Он не использует свой ум полностью.

Вилья перестал писать стихи, потому что «мой ум созрел».

— Последнее стихотворение я написал в пятьдесят третьем году, это «Заякоренный ангел». Очень авангардистское стихотворение. В нем каждое слово — алмаз, каждые два слова — законченное стихотворение. Метафоры богаты и сочны.

Но у него не было ощущения, что он потерял что-то, когда тяга к поэзии угасла.

— Я чувствовал себя так, будто окончил университет. Защитил диплом и стал аспирантом. Мне представляется, что всякие творческие ремесла — от незрелости ума. Человек просто творческий не способен понять радость окончания учебы.

Но что дальше?

— Дальше — утонченность ума. Вот такого, как мой сейчас: я с его помощью кого угодно сотру в порошок.

А для чего еще можно употребить этот утонченный ум, кроме стирания в порошок?

— Для самоосуществления, самореализации. Да, творческий дух — это тоже самореализация. Но радость мышления отлична от радости творчества, точно так же как радость слышать отлична от радости видеть, а радость еды не есть радость секса. Всякая радость существует сама по себе.

Тогда зачем создавать иерархию этих радостей?

— Затем что даже ученый не достигает такой полноты самореализации, как художник, переросший потребность в творчестве. Ум ученого уступает уму художника, ставшего мыслителем. Мой ум сегодня — философский. Я способен улавливать столь тонкие различия, которые недоступны художнику, занятому творчеством, потому что он не умеет мыслить. Сейчас я мыслитель, а не творец.

И вот как мыслитель он работает над серией книг о языке и его роли в жизни и литературе.