Четыре дня в начале года тигра

Но именно это мы отказываемся признать. Отказ же ставит перед нами другую проблему: можно ли вообще рассматривать XVI и XVII века как часть истории Филиппин? Если подойти к этому вопросу путем анализа культуры как истории, если за символы культуры взять адобо или пан де саль, то мы вынуждены будем согласиться, что Филиппины без адобо и пан де саль столь же немыслимы, как без Катипунана и Конгресса в Малолосе. Иными словами, культура и есть история. Это совпадает с положением Мак-Люэна — «средство коммуникации и есть сообщение» и с положением Шпенглера — «метод науки и есть наука». Если XVI и XVII века дали нам адобо и пан де саль, то чем может быть эта эпоха, как не частью истории Филиппин? Адобо и пан де саль — это история в не меньшей степени, чем Катипунан, потому что все это вместе сделало нас тем, что мы есть.

Проблема — в процессе, а точнее, в истории нашего становления, потому что мы никак не можем убедить себя, что филиппинцами мы стали, равно как не можем убедить себя, что азиатами мы тоже стали. Раз мы из Азии, значит, азиаты. И точка. Даже если мы признаем, что колониализм привел в действие двойной процесс — «азиатизации» и европеизации, то только для того, чтобы немедленно ввести дискриминирующий фактор: первый, который условно можно назвать культурой пансита, раз он связан с Азией, принимается как чисто филиппинский; второй, создавший культуру адобо и пан де саль, считается креольским и подлежащим остракизму как нефилиппинский. С практической, житейской точки зрения филиппинскими выглядят и тот и другой — оба составляют единую культуру, внутри которой их невозможно разорвать, настолько они сплелись между собой и со всем остальным. Шпенглер назвал бы это процессом формирования души, Мак-Люэн — метаморфозой или экономическим освобождением. Если издалека завезенная кукуруза избавила Бисайские острова от постоянного голода, в каких еще отношениях новая культура избавила нас от непосильного труда, от нужды, изменила образ нашей жизни и уже хотя бы этим сыграла роль в истории Филиппин? По нет, говорим мы, мы инстинктивно отличаем азиатское в нашей культуре от наносного, потому что азиатское — это и есть подлинно филиппинское, а то, другое, — одна видимость.

На самом деле это не инстинкт. Это позиция. Позиция, основанная на представлении о том, что и культура и история статичны, на том, что существует некая вневременная азиатская сущность, характеризующаяся определенными признаками, которыми мы должны обладать, поскольку мы азиаты. Однако, все три тезиса крайне сомнительны. Если вы католик, в католической общине, значит ли это, что вы обязательно catolico cerrado[77]? Веками женщинам внушали: женщина есть некий тип, обладающий набором качеств, именуемых «женственностью», отсутствие же их делает ее «неженственной» — предательницей собственного пола. Что касается этого полового предрассудка, то его уже подорвало феминистское движение; а вот предрассудок, касающийся Азии, еще предстоит изобличить. Мы по-прежнему прислушиваемся к увещеваниям стать азиатами, так толком и не зная, что же это такое. Что есть азиатская сущность? Индийская пассивность или динамичность японца? Китайская добросовестность или малайская беззаботность? Это крестьянин, выращивающий рис, или кочевник-скотовод? Шейх, гуру, кули? Буддист, индуист, мусульманин, шаман? Замкнутые королевства Азии могут заставить предполагать склонность к эгоцентризму и мизантропии как азиатскую черту в противовес открытости Запада, но является ли культурная замкнутость и сосредоточенность на себе действительно азиатской характеристикой и что следует делать нам: развивать ее или радоваться тому, что мы этого избежали? Уж не в том ли азиатская сущность, чтобы с уважением относиться к себе и уничижительно — к соседу, считая его варваром? Это в Азии принято издавна.

Неразбериха усугубляется еще и тем, что качества, обыкновенно именуемые типично азиатскими, могут с таким же успехом быть отнесены к народам Европы. Например: фатализм греков, стоицизм римских рабов, леность и распущенность кельтов, клановость тевтонов, вспыльчивость и мстительность латинян, кастовость англичан, непроницаемость американцев (пресловутое «лицо янки за картами»). Более того, многие качества, составлявшие стереотип азиата, оказались второстепенными. До недавнего времени было распространено мнение, будто китайцы относятся к числу народов, не способных ни понять современную технику, ни управиться с ней. Превратив за несколько лет Китай в индустриальную державу, китайцы показали, чего стоят такого рода «прописные истины». И тем не менее исторические интерпретации зачастую строятся именно на них, и филиппинская история по сей день выводится из «прописных истин».