Четыре дня в начале года тигра

Положение Филиппин до контакта с Европой характеризуется в двух словах: никто нас не знал, и никого мы не знали. В двух словах можно также охарактеризовать и отношение соседей к нам: это незнание и безразличие. Доказательством служат их карты Филиппин — чудовищно неточные даже в XVI веке. Отсюда вывод: хотя Филиппины и не были землей отдаленной или недоступной, для наших соседей это была самая настоящая terra incognita. Место в географии мы получили впервые на европейских картах, а значит, и Азия, можно сказать, тоже открыла нас в 1521 году.

Конечно, с началом испанской эпохи Азия изменила свое отношение к нам. Внезапно мы перестали быть terra incognita. Внезапно земля, пригодная лишь для змей и дикарей, стала привлекать к себе китайцев и японцев, им захотелось приезжать, селиться, они даже зариться стали на эту землю. Внезапно страна, которой не коснулся азиатский прогресс, заполняется товарами из соседних стран: галеоны везут не только китайские шелка, но все предметы азиатского экспорта — от изделий и драгоценных камней из Индии и Камбоджи до жемчуга и благовоний из Японии и Индонезии. Манила, которая собирает все богатства Востока для вывоза на Запад, становится главным азиатским портом и, наконец-то, становится частью Азии. Внезапно — теперь уже на самом деле — филиппинцы начинают бывать во всех торговых портах Востока, влияние Филиппин ощущают и в Макао, и на Формозе, и на Марианских островах, и в Индонезии, и на Борнео, и в Малайе, и в Индокитае, и на побережьях Китая и Японии, на полях всех битв, где бряцание филиппинского оружия словно возвещает рождение Филиппинской империи. Есть некая поэтическая справедливость в том, что Япония, так долго бывшая далеко от Филиппин, захлопнула дверь перед миром, потому что внезапно Филиппины оказались рядом.

Период вхождения Филиппин в Азию, символизируемого появлением сирены в нашем фольклоре и корабля под названием «манильский галеон» в нашем торговом флоте, имел исторические последствия, например становление тагало-пампанганского региона, которое можно напрямую связать с активным участием этих двух народов в азиатских связях. В фольклоре этот период нашел многообразное отражение: морские ритуалы Санто Ниньо де Тернате, боевые легенды Санто Росарио, такие блюда, как кари-де-пата, кари-де-полло и кари-каре, театр мо-ро-моро (разве we знаменательно, что в моро-моро действие редко происходит на Филиппинах, а чаще переносится куда-то за море?).

Воздействие нашего вхождения в Азию на нашу культуру заслуживает тщательнейшего изучения. Веками отрезанный от Азии, филиппинец внезапно открывает для себя Азию, которая, в свою очередь, открывает его. Но как же это подействовало на нас? Сколько «сцен узнавания» должно было разыграться в Индонезии или в Малайе, когда мы в чужеземцах вдруг видели… самих себя! Конечно, все это содействовало нашей «азиатизации», однако привело к парадоксу: если сегодня мы и азиаты, то азиатами стали благодаря посредничеству Европы, которая свела Азию и нас.

Лучше всего продемонстрировать парадоксальность ситуации на примере филиппинских китайцев. Хотя мы относим начало наших связей с Китаем к IX веку, связи эти имели весьма поверхностный характер, поскольку китайцы вначале у нас не селились и почти не оказывали влияния на нашу культуру. Это видно по той части нашего домашнего хозяйства, где китайское влияние должно было сказаться в первую очередь, — по нашей кухне. Китайцы должны были бы стать нашими главными учителями в кулинарном деле. Но обучили нас не они, а другие. Филиппинская кулинарная терминология (гиса, фрито, санкуча, асадо, туста, тимпло, рекада, мантика) не имеет ничего общего с Китаем. Остается лишь сделать вывод, что, столетиями общаясь с китайцами, мы так и не подружились с ними настолько, чтобы допустить их на кухню. Они попали туда только после 1565 года, и потому все китайские блюда у нас носят креольские названия. Теперь они уже стали частью нашей культуры, и нам кажется, будто мы их ели всегда, но на самом деле эта наша азиатская черта пришла к нам с культурой колониальной, креольской, а до ее становления китайцы не открывали нам новых кулинарных горизонтов. В противном случае мы бы ели сегодня палочками — Европа там или не Европа…

Однако китайцы, по крайней мере на Филиппинских островах, редко играли роль первопроходцев. Это понимал Рисаль, и его рассказ о городке Сан-Диего звучит как притча о Филиппинах в Азии.

Забытый Богом, затерянный в лесах городок Сан-Диего — просто кучка жалких домишек. Городок прозябает, пока не поселяется в нем креол, который разбивает плантации индиго и обучает крестьян современным методам ведения сельского хозяйства. На протяжении жизни одного поколения Сан-Диего преображается, становится крупным благоденствующим городом. Тогда и только тогда в город приезжают китайцы — не в лесной поселок, а в процветающий город.