Четыре единицы

– Да, он просил посодействовать.

– Кэн!

– Прости, Эни, но я помню главное: у тебя дети, девочки, которым мы дадим шанс, хотя бы шанс и хотя бы твоим девочкам. Это главное.

– Его посадят.

– Думаю, нет. Он слишком знатен, богат и влиятелен. Да и не гражданин он этой страны.

Голова взрывалась от мыслей, Анна резко развернулась и через двадцать минут уже бежала к площади у своего отеля.

«Бенджамин! Бенджамин – вот кто мне сейчас нужен».

Запыхавшись, она нашла знакомого на той же лавке, где оставила его в прошлый раз.

– А, Анна, здравствуйте! Как ваши дела?

Анна все еще тяжело дышала, едва кивнула ему в ответ и выпалила:

– Фашисты!

– Простите?

– Я хочу спросить про фашистов, – она без церемоний опустилась на скамейку рядом ним и просто впилась в него взглядом.

– Я понимаю, о чем вы хотите спросить, но разве это важно сейчас? Для вас? – Бенджамин слегка поправил оправу.

– Начнем с них, дальше перейдем к важному сейчас.

Он рассмеялся:

– Ох, какая дерзость! Словно у вас все время мира в распоряжении.

– У меня – точно нет. Насчет вас – вопрос открыт.

– А вот не захочу я с вами разговаривать и все, ни про фашистов, ни про что бы то ни было еще не стану вам рассказывать. В конце концов, вы – мое творение, я имею право не отчитываться.

– Имеете, но я хочу услышать хоть какие-то объяснения. И вы знаете, как никто, как это важно для меня.

– В масштабе Вселенной ваши желания – пустое.

– Но вы здесь, со мной, ведете эту беседу. Какой-то же смысл есть в этом? Иначе, что вы тут делаете?

Бенджамин погрозил ей пальцем:

– Логика редко была вашим коньком, Анна. Надеюсь, так и останется, потому что будет сложно логически понять то, что я вам скажу.

– Про фашистов?

Он вздохнул, словно перед ним был непослушный ребенок:

– Да-да, про них. В общем, смысл моего объяснения таков: все дело в свободе воли. Я дал вам ее, вы ее использовали. Кто как сумел. Эти люди (фашисты, то есть) – тоже творения моих рук, но у них есть свобода воли, как и у всех моих других творений. А иначе в чем смысл? Вы вправе творить ровно то, что захотите: убивать друг друга, уничтожать планету, возрождать нации и взрывать континенты. Ваше право – выбор, мое право – оценка этого выбора. Это честный уговор.

– Но когда они такое стали творить, почему вы их не остановили?

Бенджамин нахмурился:

– Все сложнее, чем я могу вам объяснить.

– Уж постарайтесь.

– Вы мне до боли напоминаете одного человека. Он тоже задавал свои вопросы таким же безапелляционным тоном. Требовал! Он жестче всех осознал, как пусты наши вопросы.

– Наши, не ваши.

– Ах, ну да, ваши, ваши.

– И кто это?

Бенджамин лукаво улыбнулся:

– Я и так рассказал вам слишком многое. Что за век? Две тысячи лет тому назад нашу беседу посчитали бы откровением и написали целые тома книг.

– А тысячу лет тому назад меня бы сожгли на костре.

Он только погрустнел:

– Да, увы, вы правы. Темное было время.

– Как и во времена фашистов.

– Анна, вы же знаете, что это не совсем верное название в историческом контексте?

– Его будут судить по тем же статьям! Это что, справедливо? Справедливо, что мы не можем размножаться, что… что у моих дочерей не будет будущего? Это такой замысел? Аналог не свершившегося потопа? Почему вы молчите? Не хотели бы со мной говорить, не ждали бы меня здесь. Не разговаривали бы со мной. Есть же смысл в ваших поступках, в конце концов. Вы же не малое дитя, без системы совершающее какие-то движения?

Бенджамин покачал головой:

– Мне так сложно ответить на ваши вопросы, честное слово. Я бы и хотел, но не могу.

– Джун.

– Да?

– Что с ним будет?

– Как вы решите. Ну то есть не конкретно вы, Анна, а человечество в целом.

– И вы дадите нам это на откуп. Самим решить такую мелкую задачу – всего лишь жизнь одного человека.

– Когда-то, очень давно, я отдал вам даже его. По сути, я отдал человечеству самого себя. И вы решили.

У Анны уже шла голова кругом.

– Я пришла просить.

– Да? За Джуна Лин?

– За человечество.

Бенджамин потер рукой подбородок и уставился на воду в канале:

– Не надо, Анна. Я не сделаю того, что вы попросите.

– Но почему? Так надо?

– Если я скажу, что да, так надо, вы примите это?

– У меня со смирением всегда были проблемы.

– Я в курсе, – он заулыбался. – Может быть, это ваша новая заповедь «смирение».

– Десять маловато?

– Ах, оставьте, Моисей был уже глуховат и половину не расслышал, вторую половину не запомнил.

– Вы все-таки уникальный сумасшедший, Бенджамин!

– Вы правы как никогда, Анна.

Они немного помолчали.

– Значит, больше я вас не увижу, Бенджамин?

– Я могу прочесть неплохую проповедь на тему того, что я буду всегда с вами, в каждом дуновении ветра, в каждой улыбке вашей дочери, в восходах и закатах, в ваших улыбках и ваших слезах. Но вы ведь и так это знаете, Анна. А нашим беседам пришел логический конец, это правда.

Она кивнула и медленно поднялась со скамейки. Сделав пару шагов, она развернулась:

– Последний вопрос, Бенджамин. Почему я?

Он заулыбался и поправил ворот пальто:

– Ох, всегда один и тот же вопрос. Просто некоторым людям надо чуть больше, чем всем остальным.

Анна кивнула и направилась к своему отелю.

Глава 16