Четыре единицы

– Так, постой, если твой план сработает, то он просто даст отсрочку, не более. Ради чего это все? Ради нескольких лет и пары сотен протоколов ЭКО?

– Хотя бы что-то, – Джун отпил из стакана, кубики льда звякнули в тишине.

Кэн не спускал с него глаз:

– Джун, но ты… ты подставишь себя. Ведь ты и есть ВОЗ.

Джун только кивнул:

– Я вам более того скажу, обвинить надо будет меня, непременно меня, а уже вдогонку – ВОЗ. Ведь на первых полосах газет должно быть имя злодея. Имя, а не абстрактная организация. И обвините меня вы.

Кэн расхохотался:

– В смысле – мы?

– В прямом, – Джун серьезно на него взглянул. – Обвините меня, я сознаюсь, меня и ВОЗ уберут с пути, а у вас будет время. Сейчас человечеству нужно только время, хотя бы это.

Они откинулись на диван, Джун ждал.

– Они не поверят нам. Все знают… знают о нашем прошлом, – Анна смотрела на ошарашенного Хуана.

Джун вскинул голову:

– Вот именно – они знают о нашем прошлом. Бывшие возлюбленные, оскорбленный друг, еще один друг, которого я держал в тюрьме. За что вы можете меня засадить? Даже не представляю! А люди судят по себе: и только личные мотивы им понятны, ведь ничем другим они сами не руководствуются. Так и нам поверят. Решат, что вы хотите поквитаться со мной лично, а у каждого есть мотивы. Пока суд да дело (как получается в прямом смысле, даже забавно) вы сможете вернуться в свои клиники и подарить еще пару лет и пару сотен человек человечеству.

Кэн задумчиво покачал головой:

– Это всего лишь отсрочка. Они ведь все равно будут настаивать на запрете технологий. Так к чему это все? Ну будет еще несколько новых людей, но им ведь по-прежнему нужны будем мы – через двадцать-тридцать лет ничего не изменится, жить будем так же, размножаться в пробирках.

– Я делаю, что могу. И вам предлагаю делать то же самое. Если задумываться о смысле жизни, легко будет обнаружить, что смысла нет ни в чем. Я с такой философией существовать не могу, хоть помирай с такой философией.

Джун встал и пристально посмотрел на погружающийся в сумрак мир за своими окнами.

Анна долго собиралась с мыслями:

– Как насчет… тебя. Что будет с тобой?

Он пожал плечами:

– Не все ли равно?

– Если спрашиваю, значит, не все равно.

Кэн с Хуаном переглянулись.

– Думаю, потаскают по судам разных уровней и на том закончат. Меня уволят с поста президента ВОЗ, потом расформируют ВОЗ, и я стану не опасен. Меня отпустят, поеду в Сеул, буду преподавать в институте, напишу книгу, буду ждать тебя там.

Кэн поднялся с дивана и потянул Хуана за рукав:

– Что ж, идея интересная, было занятно. Хуан, нам пора.

Анна резко усадила Кэна назад:

– Стоять! Никаких подобных разговоров мы вести не будем. Это он специально, чтобы отвлечь внимание, – и обратилась к Джуну. – Прекрати, пожалуйста, комедию и давай говорить по существу. Решаемся мы на этот план или нет? Я вижу, что ты уже давно все сам обдумал и пригласил нас троих для проформы, просто сообщить, но создай хотя бы иллюзию нашего участия в процессе. Почему ты так уверен, что они отступятся от первоначального плана и примут твой?

– Ну, план хорош, всех устроит.

– Да, это аргумент. Ты не говорил этим пятерым?

Джун уперся взглядом в ковер и поджал губы.

– Это не важно.

– У тебя все не важно сегодня, как я посмотрю. Ты обсуждал это с ними?

Глаза Джуна стали темнеть, губы превратились в тонкую линию, он начинал злиться. Анна не могла уже остановиться и подскочила с дивана:

– Джун, тебе придется все рассказать. Такая красивая история, такой благородный план, но ты как обычно, как всегда говоришь лишь часть, лишь то, что сам выберешь и посчитаешь нужным. Но мы втроем – тоже важная часть этого перформанса, так что будь добр, предоставь всю информацию. Я понимаю, что театральные выходки – твое все, но не сейчас. Хочешь нашего, моего, участия, выкладывай все, как есть.

– Ты, – голос его сорвался на первом же слове, – ты тоже не всегда ставила меня в известность в полной мере относительно важных вещей.

– Ой, да брось! Ты как маленький ребенок, переводишь разговор на несущественное.

– Несущественное? Несущественное?!

Анна в бешенстве почти кричала:

– То есть ты хочешь сказать сейчас, спустя двенадцать лет, что хотел того ребенка? Что мне все показалось в беременных гормонах? Господи, да будь ты человеком! Не лицемерь сейчас, как не лицемерил все эти годы, за что, к слову сказать, я очень тебе благодарна.

– Да ты бросила меня, сбежала из страны, не сказав ни слова, а потом еще и скрывалась от меня, словно я маньяк какой-то!

– А ты не маньяк? Ты Кэнсаку-сана держал в тюрьме почти шесть месяцев, ты Хуану угрожал такое количество раз, что и не сосчитать, ты детективов нанимал, которые меня пытались отыскать. Ты не маньяк, Джуни?

– Я извинился перед ними!

– А передо мной – нет, придурок ты несчастный!

– Извини.

– Нет!

Они оба перевели дух.

Хуан с надеждой посмотрел на озадаченного Кэна:

– Если мы сейчас просто встанем и уйдем, будет сильно невежливо?

Джун, немного успокоившись, вернулся на диван: