Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Герцогиня Фонтанж, пользуюсь верхом милости, выразила мысль, что присутствие надменной соперницы в путешествии в Дюнкерк отравит ей всё удовольствие от праздника, и король велел герцогу де Сент-Аньяну сказать маркизе, что принимая во внимание её здоровье, он освобождает её от этого утомительного путешествия.

Эта милость, которой она не желала и эта приписываемая болезнь, взбесили ее. Мы приводим её яростный ответ:

«Король не мог предполагать, зная мой характер, что я оставлю странное письмо, переданное мне от него его любимцем, без ответа. Прежде чем взять перо, я хотела подождать, чтобы увидеть до чего могут дойти некоторые вещи.

Я думала, по своей глупости, что священные связи помешают его величеству иметь серьезную привязанность и что, впредь, его неверности ограничатся моментальным восхищением статуи провинции или дружескими разговорами с г-жой Ментенон, которую он иронически называет мой ум, но выказываемые им поступки с одной фрейлиной, доказывают противное. Ничто впрочем, не дозволяет королю унижать женщину, которая сделала его отцом такого отличного семейства. Антенаиса де-Монтеспан слишком знатная дама, чтоб стараться вернуть к себе того, кто сделался недостоин её любви, будь это сам принц; это уловка женщин низкого происхождения или малого ума.

Я, значит, обязана его величеству окончательной потерей репутации; но обстоятельства отомстят за меня очень скоро! Все последующие годы Людовика Великаго не будут походить на 1680-й, потому, что он наскучит судьбе так же, как он изменяет любви.

Я искуплю в уединении и раскаянии данный мною дурной пример. Если б он мог быть по крайней мере полезен его величеству, и убедить его, что то, что прощают королю в двадцать лет, ставят ему в упрёк в сорок.

Маркиза Монтеспан.»

Это письмо произвело на Людовика XIV самое неприятное впечатление. Он видел в нем как бы предсказание дурных дней; не отдавая себе точного отчета, угрожающий тон беспокоил его.

Он скрыл его от герцогини Фонтанж, и эта последняя так нежно благодарила его за то, что он вычеркнул из списка допущенных к кортежу её соперницу, что король забыл свое беспокойство. С другой стороны, г-жа Кавой, нежная и умная двоюродная сестра Алена де-Кётлогона, верная своим тайным планам, приблизилась к молодой фаворитке и не пропускала ни одного случая, чтоб не шепнуть ей на ухо имя её прежнего жениха.

Надо сказать правду, Мария Фонтанж любила в короле исключительно его царское достоинство; как человек же он для неё, молодой девушки девятнадцати лет, одаренной легкомысленным характером и резко выражающимися чувственными наклонностями, имел мало привлекательности. Ослепление первого дня прошло, она не отталкивала со строгой добродетелью мысль дать монарху помощника, и этот последний, хотя эта связь началась недавно, находил, говорят, несколько случаев её приревновать.

— Моя милая Мария, — сказала ей Луиза Кавой, накануне отъезда, — знаете о чем я больше всего думаю из особенностей и сюрпризов этого путешествия? Это о встречах, которые насильно произойдут.

— Я догадываюсь, сказала задумчиво герцогиня.

— Мой двоюродный брат Ален де-Кётлогон в Дюнкерке.

— Я это знаю.

— Вы с ним встретитесь; его корабль — тот, на котором будут находиться их величества, около которых ваше место. Какой прием вы ему сделаете?

— Признаюсь вам, вы меня в первый раз заставляете об этом думать.

— Он вас очень любил, этот бедный Ален.

— Да… я верю.

— Вы были жестоки к нему.

— Я?… Не думаю.

— Когда король так дурно с ним обошелся, помните?..

— Ах! милая Луиза, что я могла сказать и сделать?.. Его присутствие и положение, знаете ли, могли погубить меня!