Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Он сделал вид, что не слышит, но это повторяемое воззвание заставило его остановиться и обернуться.

Нищий, завертываясь в лохмотья, протянул руку и глядел в чашку.

— Ты не слишком-то щедр для прежнего товарища, мой маленький Жано, — сказал он, вставая.

— Человек на костылях!.. — сказал Жано, узнанный в своем костюме пирожника.

Нищий, почти вдвое выше его, держал нераздельный с ним костыль, конец которого был обит железом.

— Кажется, твои дела поправились, с тех пор как ты украдкой ушел из нашего общества?

— Я хотел попробовать честной жизни. Авось это мне удастся лучше мне нищенства?

— Твое слово?

— Клянусь словом члена братства нищенства, — сказал разбойник, плюнув на землю, и сделал на том месте крест носком сапога.

— Бедный Жано, у тебя тут, кажется, даже образовался нарыв вследствие трудов праведных, — сказал его собеседник, открывая курточку, и показывая на выпуклость, образуемую мешком с золотыми.

— Именно, дружище!

== О! та!.. та!.. Надо полечить; начнем с кровопускания.

Он понимал это по-своему и протянул руку к нему, чтоб завладеть мешком.

Но Жано мигом сделался свиреп; он отодвинулся в глубь тележки и вынул нож.

— Не сметь! — вскрикнул он, — это мое добро; я хочу его сохранить.

— Боже мой! ты не видишь, что я хотел тебя испытать, негодяй?.. Ты не заметил, что я следил за твоими действиями?… Ты не подозревал, что я знал человека, который заставлял тебя действовать? Я всё знаю; тебе не нужно скромничать… Ты отравил герцогиню, и то, что ты прячешь, это награда за преступление.

— Почему ты это предполагаешь?

— Я не предполагаю, я уверен, потому что я отказался от этого предложения, я.

— А!..

— Давай деньги!

— Нет… нет!

— Берегись, я имею право над тобою, изменник братства нищества, — деньги!..

— Никогда! — воскликнул разбойник, отталкивая ножом руку, хотевшую завладеть его кошельком.

— А! Фальшивый товарищ! Искариот! — вскрикнул бывший каторжник. — Ты упрямишься!

Схватив его обеими руками со страшным движением, он нанес по черепу Жано такой удар своим костылем, что раздробил его на две части.

Дикий и глухой крик раздался из тела, которое упало окровавленное.

Без малейшего волнения Пбер Кольфа нагнулся, отстегнул карман и преспокойно спрятал его под свои лохмотья.

После чего, бросив взгляд отвращения на труп, прибавил:

— Вот один, которому не удалось дело.

После этого надгробного слова, он ушел самым спокойным шагом, как честный нищий, которому совесть ни в чём не упрекает.

Начальник нищенского братства действительно произвёл акт правосудия. Жано, изменник своей шайки, совершил ужасное и зверское преступление.

Хорошее самочувствие герцогини вследствие отдыха у арки вскоре прошло.

Ночь она провела беспокойно, в лихорадочном состоянии, опасаясь преждевременных родов, послали за доктором, который объявил, что ничего не понимает в этом припадке, и своими заботами отвратил катастрофу.

Но с этой минуты здоровье фаворитки ухудшилось, силы её ослабевали и — самое ужасное явление — красота исчезла, как красота розы, подточенной червяком.

Это был ужас при дворе.

Король, впрочем, видел в этом минутное затмение этой прекрасной красоты. Он объяснял это, согласно с докторами, положением его милой герцогини: в двадцать лет не переходят так внезапно от красоты к престарелости.

Она сама себе это повторяла, чтоб успокоить себя против открытий зеркала; но минутами она чувствовала страшные спазмы, не имеющие ничего общего с её положением, но которые делали его опасным, и наконец, внезапные обмороки. Ужасная перемена происходила в её организме, которой она никак не могла понять, — так она была внезапна и не чувствительна.

Это ослабление одинаково отразилось как на физическом, так и на моральном плане, и выразилось общим расслаблением мыслей.

Это накатывало одно за другим и без причин — обмороки, отвращение, скука, потом содрогания, внезапные желания, невозможные капризы, которыми она насильно привязывалась к действительным вещам.

Однажды, уже были последние хорошие дни, она велела устроить празднество с музыкой, иллюминацией, угощением на острове, находящемся против дворца, среди Сены, под огромной плотиной, которая служила знаменитой машине.

Король приехал туда сам и для этого случая острову, избранному для празднества, дали имя одной из пьес Мольера: Волшебный остров.

Генрих Ротелен поехал в провинцию завершать траур по Анаисе де-Понс, но Шарль де-Севинье должен был присутствовать на этом параде, также и Клоринда де-Сурдис и г-жа Кавой. При дворе не любят ни скучных лиц, ни долгих сожалений.

Для короля привели гондолу, преподнесенную ему дожем Венеции; другие приглашенные запаслись барками и лодками, которые по случаю изящно украсили.

Сена, покрытая этой флотилией, представляла самый оригинальный и веселый вид. Музыка, пёстрые обойки, флаги всех цветов с вызолоченными кончиками, блестевшими на солнце, туалеты пассажиров и гребцов, всё способствовало волшебству. Большая часть из гребцов были дворяне царского дома, молодые офицеры, любезные кавалеры и с прекрасными манерами.