Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Я огорчена, милая Урания, я ничем не могу помочь в этом случае.

— Вы мне отказываете?

— Да. Я люблю, чтоб обо мне помнили; это одна из моих слабостей.

— О, вспомните, что произошло в Дюнкерке.

— Я помню. Г-н де-Кётлогон старался меня уничтожить своим фальшивым великодушием, и доказать мне, что он имел больше успеха помимо меня.

— Как это так?!.. — воскликнула девица де-Бовё, будучи более не в состоянии скрывать свое негодование.

— Просите меня о чём хотите. Но я не чувствую себя на столько великодушной, чтоб бросить вас в объятия человека, с которым события меня разлучили, это правда, но которого я ещё люблю… С моего согласия, по крайней мере, он не будет принадлежать другой… Постоянно повторяли, так как плохая молва идет далеко, что я получила расположение короля только по вашему отказу; ну хорошо! Но вы, по крайней мере, не получите этого красивого джентльмена по моему отказу.

Фрейлина окинула её презрительным взглядом и сказала:

— Гордость должна была вас погубить; и она вас погубит. Вы могли бы одним словом, помешать моему несчастью и приобрести, если не любовь, то вечную благодарность великодушного сердца, которое вы отвергли. Злосчастное влияние, которое вы могли бы одним движением отвратить, парит над ним, но оно парит и над вами… Мы имеем общих врагов, и вместо того, чтоб поддерживать друг друга, вы нас приводите в отчаяние.

— Хорошо! — согласилась девушка. — Но что-то в глубине души моей шепчет мне, что вы сделаетесь жертвой прежде нас!

— Урания!.. — вскрикнула испуганная герцогиня.

— Прощайте, герцогиня; вы сделали из меня самую несчастную и разбитую горем женщину… Прощайте.

Гордая женщина вздрогнула, как бы чувствуя уже исполнение проклятия.

Она опустилась в кресло, где, по случаю усиления нездоровья от этой сцены, она почувствовала вдруг удушье.

Но вскоре, выпрямившись и со страхом оглядев себя в зеркале, она сказала:

— Боже мой! если король найдет меня менее красивой!..

Этой мысли достаточно было, чтоб вернуть ей спокойствие и поместить заученную улыбку на бледные ещё губы.

Глава тридцать седьмая

Две души, которые понимают друг друга. — Ужасная смерть первой из четырёх. — Несчастная брачная ночь. — Разбитый графин.

Урания де-Бовё должна была выйти за муж за г-на де-Савоя, это было, конечно, решено изначально. Представление произошло в кругу золовки короля Генриэтты английской, и программа предписанная обер-гофмейстериной по исполнению своих обязанностей была исполнена точь-в-точь.

Эта партия за г-ном Савоем не была достойна пренебрежения, далеко от этого, но он имел несчастие занять место любимого человека и не менее большую неприятность быть силою возведённым в ранг жениха.

Вечером, Урания написала Алену грустное письмо, в котором она объявила ему, что нечего более на нее рассчитывать, и в котором, не объясняя причин своего решения, и скрыв от него свои испытания, она просила его более не думать о ней.

Он не был обманут насчёт мыслей кроткой и благородной молодой девушки.

Вот ответ, который он ей написал:

«Не извиняйтесь, эта мечта была слишком прекрасна. Для вас лучше следовать вашему призванию; я же приношу несчастие. Я читаю в вашей душе яснее, чем в своей, которая часто подвергается борьбе, противоречиям и мраку. Нет, я не сержусь на вас; нет, я не проклинаю вас; у меня одно желание: будьте счастливы; у меня одно сожаление; что я не могу содействовать этому счастью. Оно никогда не будет так велико, как вы того заслуживаете и как вам того желает светский человек, который лучше всех умеет вас ценить».

Чтоб сделать разрыв непоправимым, маркиза поторопила свадьбу, которая праздновалась несколько недель спустя в Версальской капелле в тот день, когда Ален де-Кётлогон, получивший чин капитана, отправился в море и начал эту опасную и бурную карьеру, которая сделала его таким знаменитым[25].

Это должно было быть случаем больших празднеств во многих княжеских домах, и молодая, покорившись своей участи, и с сознанием исполненного долга, готовилась открыть бал, как в соседней гостиной раздались ужасные крики:

— Огонь!.. огонь!..

Это был огонь; но он пожирал не дворец, но живую жертву, Анаису де-Понт, обожаемого друга Генриха де-Ретелена.

Идя под руку с любовником, счастливая, сияющая, она приближалась к звукам оркестра, как пламя от свечи охватило её газовое платье.

Несчастный Генрих старался бороться с страшным элементом; своим телом, руками он старался потушить пламя, сам подвергался опасности, лишь бы спасти свою любовницу; другие молодые люди бросились к нему на помощь; жертва в страшных конвульсиях катается по ковру, подобно живой головне, потому что её движения усиливают огонь.

Наконец огонь потушили; уносят останки этой молодой девушки, минуту назад сиявшей красотой и нарядом; двух минут было достаточно; это уже безобразная масса, опухшая мумия, окровавленная, в которой жизнь проявлялась трепетанием груди и хрипением, которое призывало смерть.