Четыре года в Сибири

Проходит продолжительное время. Через щель брезента я обозреваю пейзаж. Он серый, хмурый, мокрый, пустой. Я зеваю, зеваю еще раз... Илья благовоспитанно следует за мной оба раза.

Глаза мои слипаются, засыпая, я слышу, как дождь барабанит по крыше палатки...

- Петруша, не хочешь ли ты чего-то поесть? Скоро будет готово, вставай...

Я смотрю на свои наручные часы – я проспал четыре часа. Дождь прекратился, однако, все еще пасмурно.

У костра возится Илья. Сегодня у нас совершенно особенная еда, очень хорошая, пусть даже и дешевая: куропатки в соусе из кислой сметаны с грибами. Шестнадцать штук выложены в ряд на плоту и рядом действительно большой кусок масла. Заметно, что Илья когда-то был хорошим фельдфебелем, так как ощипанные птицы выложены очень ровно в ряд.

Нас восемь человек, подсчитываю я в уме – этого хватит.

Внезапно я замечаю, что хочу есть, и хватаюсь за весло, чтобы немного размять мои занемевшие кости. Проходит короткое время, куропатки уже шипят в горшке, рядом с ними картошка. Скоро, очень скоро еда будет готова.

Во время гребли мы болтаем, чтобы время до обеда прошло быстрее. Наконец, я спрашиваю Илью, который сидит возле меня и спокойно курит:

- Как там поживает твоя еда, лучший повар из всех поваров?

Он поднимается и идет посмотреть.

- Огонь потух, – лаконично замечает он. Тогда он разжигает новый.

После короткого перерыва та же игра продолжается: я спрашиваю, он поднимается из своей позы Будды, смотрит, огонь снова погас. Он снова его зажигает. При этом никто не произносит ни слова.

Я постепенно устаю, я греб уже продолжительное время, и меня уже давно пора бы сменить.

- Илья, посмотри, все же, на еду, она точно должна быть теперь готова. А то я безумно голоден.

- Сейчас, мой дорогой, сейчас все будет готово, – и он снова встает, прервав свою неподвижность.

Я слышу проклятие и знаю точно: огонь снова погас. С новым мужеством я берусь за весло, так как однажды еда должна, все же, быть готова, впрочем... ничего!

Осторожно огонь снова разжигается.

- Может, мне на время нужно остановить ветер? – спрашиваю я. Илья только ворчит.

Теперь он пристально следит за огнем. Он соорудил все баррикады вокруг костра, обходит его со всех сторон, иногда осторожно поднимает крышку горшка, заглядывает внутрь со скепсисом и надеждой. Наконец, он ликует:

- Еда готова!

И шестнадцать куропаток с грибами были готовы, и все шестнадцать были съедены, так что ничего не осталось.

Опоздание? – Ничего!

После еды принято спать, мы тоже поступили так. После подъема стаканчик чая очень приятен; мы пили чай вдоволь.

Между тем наше любимое солнце высушило все, людей, и животных, и вещи. Никогда не следует слишком волноваться из-за дождя и из-за того, что промокнешь, потому что вскоре все снова будет так же сухо, как раньше.

Так мы в глубокой Сибири спускались на плотах по реке... Мы не знали времени, волнения. Только я часто смотрел на мои часы, но скоро я забыл о них. Не все ли равно, в принципе, когда мы доберемся до нашей цели? Что означает понятие времени в вечной глубокой Сибири? Тут его никогда не воспринимали, и никогда не воспримут – вечность будет там оставаться всегда, так как только она истинна.

Я лежал на спине, руки под головой, и смотрел в небо и на маленькие белые барашки облаков; вокруг меня журчала вода.

- Федя!... Ты слышишь...? – прошептал деревенский староста.

Я поднимался, напряженно прислушался, но ничего не слышал, как бы я ни старался.

- Ты все еще ничего не слышишь? – спросил он шепотом.

Через некоторое время, Фаиме уже услышала это, не первые, еще очень далекие звуки достигли меня по тихому, звукопроницаемому воздуху:

„ ... Ich traaank mit seiner Baaase
Auf duuu und duuu,
Der Mooond mit roter Naaase
Sah zuuu, sah zuuu ...“ [8]

Я чувствовал, как по моему напряженному лицу скользнула улыбка. Это были мои товарищи! Странными казались мне эти звуки немецкой песни в такой местности.

- Если ты даже теперь этого не слышишь, то ты глух как токующий глухарь, дружище, – произнес Илья и посмотрел на меня, полный надежды.

- Ну, вот теперь я слышу!

- А, вот это я и имел в виду! – проворчал староста довольно.

Звонкий, веселый голос слышался все ближе и ближе.

Теперь я уже слышал гул голосов, различал отдельные, отчетливые слова.

На наших плотах внезапно прибрались, сняли навесы с телег, и все без разбора побросали в них. Наши лошадки, во время поездки стоявшие как вкопанные, задвигались и заострили уши.

Внезапно из леса раздался баварский «йодль», который ни с чем не спутаешь, голоса на берегу сразу ответили ему, и через несколько мгновений я увидел множество людей, которые махали нам, размахивали платками и кричали нам.