Четыре года в Сибири

Приходит ночь. Я снова сижу со старостой в красном углу в святом свете лампад. Фаиме спит у меня на коленях как счастливый, беззаботный ребенок. Снаружи слышны тихие шаги вокруг маленькой хижины. Осторожно шаги хрустят по снегу, время от времени кто-то подходит к замерзшим стеклам и внимательно слушает, и перешептывается, едва слышно, с затаенным дыханием.

Эта хижина сегодня ночью в «Забытом» стала святыней для всех.

Загруженные доверху подарками и шкурками стоят сани. Вся деревня собралась для прощания, и все толпятся вокруг наших саней, чтобы мы каждому пожали руку.

- Спасибо, папаша, спасибо тебе...! – слышится со всех сторон. Мы не можем расстаться. В стороне стоит деревенский староста, его оттеснили, потому что все хотели видеть нас и говорить с нами. Его авторитет внезапно уничтожен, но он улыбается.

Эта поездка всюду проходила почти одинаково. Состоявший первоначально из шести саней караван увеличился почти вдвое. Всюду его встречали с небывалым ликованием, даже самые бедные не отпускали меня без подарков.

Мы приезжаем в Никитино с большим опозданием.

Издалека я вижу мою квартиру светло освещенной. Наружу вылетает Иван Иванович, без шапки и пальто, с еще горящей сигаретой в руке.

- Федя, мой дорогой, что случилось? Мы тут все так переживали, так боялись за тебя!

- Однако, ты не очень галантен, Иван, ты должен был бы спросить об этом мою жену, а не меня, – я отвечаю со смехом.

- Знаешь, Крёгер, я тебя люблю и ты мне дорог как друг, но с тобой никогда нельзя говорить серьезно! Вообще никогда, ни одного разумного слова от тебя не услышишь, это ужасно! Естественно, я беспокоился также о твоей жене, даже очень беспокоился, но... что все же произошло? Говори же, ради Бога! И хватит уже смеяться, ужасный ты человек! Нагишом я стою перед тобой на улице, и ты даже не говоришь мне... Лопатин! Лопатин! Ну, парень, говори, не глазей так на меня!

- Ничего не произошло, ваше высокоблагородие, совсем ничего, – рапортует Лопатин, стараясь стоять навытяжку, что у него не очень получается из-за занемевших конечностей..

- Не получалось быстрее, Иван, крестьяне не хотели отпускать нас, – вмешиваюсь я быстро, так как вижу, что капитан уже готов броситься на бедного Лопатина. – И тебе мы тоже принесли кое-что особенно красивое; давай, заходим внутрь, а то ты простудишься. Быстро я освобождаю Фаиме из множества меховых покрывал, поднимаю ее на руку и тащу за собой и Ивана Ивановича.

- То, что вы не подумали обо мне, это не любезно с вашей стороны. Эти немногие слова Фаиме, единственный ее быстрый взгляд, и всемогущий стоит в комнате как застывший. Он настолько пристыжен, что полностью теряет самообладание; его гнев тут же утих.

- Но, Фаиме, я думал также и о вас..., однако, я же не могу думать о вас...

- Дорогой Иван Иванович, вы, все же, друг Петра, и его друзья – это также мои друзья. Почему вы не можете думать о жене другого, особенно вашего друга? Я никогда не сомневалась в вашем добром сердце и вашей честности. Поэтому вы можете думать обо мне точно так же часто, как о Петре.

- Да, Фаиме, ... да, ... так это должно быть, – запинаясь, произносит он. Глаза его опущены вниз.

- Вы должны думать, и можете поступать как он. Сегодня он привез домой все сани полные подарков. Даже беднейшие из бедных одарили его...

- Да, Фаиме, да… Все же, у вашего Петра есть, однако, Фаиме... а у меня... меня...

- Поэтому вы должны как раз думать также обо мне и радоваться этому. Разве вы не хотите делать это?

- Но, Фаиме, я хочу делать это..., – и внезапно он хватает руки маленькой татарки и покрывает их поцелуями. – Все же, я очень плохой человек... дитя мое.

Не говоря ни слова, он идет в приемную, берет шапку и пальто, и, не надевая их и не прощаясь с нами, выходит.

Одну неделю спокойствия позволила себе Фаиме. Я баловал ее и ублажал всеми находящимися в моем распоряжении средствами.

Между тем поступили первые платежи от фирм, которые я снабжал. Братья Исламкуловы отправляли товар и управляли моими деньгами. Они гордились тем, что я предоставлял им деньги, не требуя никаких расписок. Их участие в моей пушной торговле почти превосходило доходы от их лавки.

- Я принес тебе деньги, Иван, обещанная доля от прибыли – десять процентов, – с этими словами я положил пятьсот рублей на стол.

Кулак толстяка обрушился на стол, и единственным движением руки капитан разбросал по столу купюры. Потом он посмотрел сначала на деньги, потом на меня.

- Ты, что, Федя, смеешься надо мной, что вообще значит эта чепуха?!

- Твое участие в прибыли, дорогой Иван – 500 рублей!

- Ты с ума сошел или пьяный, или же это я сам такой? Неужели ты заработал пять тысяч рублей? Этого не может быть! Крёгер, будь же серьезен! Не смейся! Я не могу этого понять! Это целое состояние! И это только доля?! Ты это всерьез?!

- Если я организовал все правильно, то ты еще испытаешь чудо, Иван, это лишь начало. Только подожди, следующей зимой мы поработаем уже совсем иначе!

- Федя... Ты бедовый парень!