Четыре королевы

Поведение Карла в качестве короля Сицилии лишь подтвердило опасения Маргариты относительно бессовестности деверя. Первое, что он сделал после смерти ее сестры, было нарушение того пункта завещания Раймонда-Беренгера V, согласно которому Прованс должен был достаться старшему из детей Беатрис: он узурпировал права собственного первенца и оставил титул (и графство) за собой. Маргарита резко протестовала и жаловалась Людовику, по король Франции колебался. Похоже, что серьезные, почти невероятные успехи Карла в Италии стали неожиданностью для Людовика IX. С одной стороны, он мог только похвалить нового короля Сицилии за достижения, особенно потому, что он взялся за дело по настоянию папы. С другой, не очень-то приятно осознавать, что младший брат настолько затмил тебя в военных делах. «Он [Карл] был отличным воином и стер то позорное пятно, которое тяготело над французами после неудач Людовика Святого за морем», — писал Салимбене.

Однако убедительное решение Карлом проблемы сицилийского наследства устранило последнее препятствие, мешавшее Людовику осуществить лелеемую годами мечту, и он поспешил ее реализовать. В марте 1267 года, год спустя после разгрома Манфреда под Беневенто, когда стало ясно, что брат прочно утвердился в новом королевстве, король Франции созвал на встречу всех своих баронов. Присутствие было обязательно. Жуанвиль, страдая в то время от лихорадки, «молил его величество позволить остаться дома. Однако он прислал мне слово, что настаивает на моем приезде, поскольку в Париже имелись хорошие врачи, умеющие излечивать подобные хвори».

Людовик держал цель собрания в секрете от всех, в том числе и от Маргариты. «Никто, даже сама королева, не мог объяснить, зачем король меня вызвал», — писал Жуанвиль. Но дворянство, видимо, о чем-то догадывалось. Придя на мессу в Сен-Шапель, Жуанвиль подслушал такой разговор между двумя рыцарями:

— Не верь мне больше никогда, — сказал один, — если король не примет крест в этой самой часовне.

— Если так, — ответил другой, — это будет один из печальнейших дней, когда-либо виденных во Франции. Ибо если мы не примем крест сами, то потеряем расположение короля; а если примем, то утратим благоволение Господа, так как сделаем это не из любви к нему, но их страха разгневать короля.

Рыцари оказались правы: не только Людовик, но и трое его сыновей, и самый старший Филипп, наследник престола, и Жан-Тристан, дитя, рожденное в Дамьетте в 1250 году, когда Маргарита была вынуждена подкупить моряков из Пизы и Генуи, чтобы те помогли удержать город, — все они вслед за отцом высказали желание идти в крестовый поход. Двадцатипятилетняя дочь Людовика и Маргариты, Изабелла, и ее муж, король Наваррский, также взяли крест.

Жуанвиль, который так поддерживал Людовика семнадцать лет назад в Святой Земле, пришел в ужас. Он отказался участвовать в этой авантюре, несмотря на активный нажим короля, и горячо порицал тех, кто поощрял навязчивую идею Людовика:

«Я считал, что все, кто советовал королю отправиться в этот поход, совершили смертный грех. Ибо в то время состояние страны было таково, что по всему королевству царил полный мир, равно как и между Францией и ее соседями, а стоило королю Людовику уйти, как дела в королевстве пошли все хуже и хуже.

Тем сильнее было прегрешение оных советчиков короля, что он телесно был так слаб, что не выдерживал поездок ни на носилках, ни верхом — воистину, так слаб, что позволил мне нести себя на руках от дома графа д’Оксер, где я прощался с ним, до францисканского аббатства. И все же, при такой слабости, останься он во Франции, он мог бы прожить дольше, и сделал бы еще много добра, и осуществил многие прекрасные замыслы».