Четыре королевы

Итог всех этих своевольных актов мести был предсказуем: «Лишенные наследства сбились в шайки и принялись грабить и жечь повсюду». Беспорядки не прекращались, насилие терзало страну — а ведь во время правления Симона де Монфора такого не было, говорили себе англичане…

Элеонора возвратилась — но больше не правила. Трагические смуты, пережитые Англией, требовали найти козла отпущения, и Элеонору сочли подходящей кандидатурой. Ни мятежники, ни сторонники короля не могли забыть, что королева Англии в свое время собрала огромную армию для вторжения на противоположном берегу и не пустила ее в ход лишь в самый последний момент по настоятельной просьбе папского легата. А еще ей неизменно вменяли в вину очевидное пристрастие короны к иноземцам. Война не разрешила этого наболевшего вопроса; по-прежнему широко бытовало мнение, что королева бессердечно обогатила родичей и соотечественников во вред королевству. Элеонора сделала символическую попытку реабилитации своего имиджа, призвав по возвращении нового легата с целью установить прочный мир. Если она считала, что этим жестом переубедит своих подданных, она ошибалась. Ее так никогда и не простили. От того, что ей достался Лондонский мост, толку, конечно, было так же мало.

Потребовалось еще три года, чтобы стереть последние следы мятежа. Ги де Монфор, третий сын Симона, оправился от ужасных ран, полученных им под Ившемом, и бежал во Францию; вскоре к нему присоединился старший брат Симон; у Монфоров явно оставались еще друзья в Англии. Уцелевшие мятежники верили, что эти двое возвратятся во главе большой армии, и это подстегивало их решимость. В мае 1267 года Генриху и Элеоноре снова пришлось призвать Сен-Поля и его рыцарей, чтобы подкрепить силы короля — правда, ненадолго. Но на самом деле Ги и Симон отправились сражаться за Карла в Сицилию — это еще раз указывает на то, что Карл и Беатрис поддерживали мятежников и играли в гражданской войне против Генриха и Элеоноры.

Однако к 1268 году мир более-менее был восстановлен. Эдуард, чувствовавший себя в своей стихии, пока шли военные действия, в дни мира заскучал. Он попытался умерить свой аппетит к воинским упражнениям, устраивая турниры, но этого оказалось недостаточно. А потому, когда его дядя Людовик объявил, что собирается в крестовый поход, Эдуард тоже решил уйти.

Людовик обрадовался. Король Франции, как рассказывает один английский хронист, «направил специальных гонцов к Эдуарду, сыну короля Англии, прося о немедленной встрече; на эту просьбу Эдуард сразу же ответил согласием и спешно переправился через Ла-Манш_, чтобы встретиться с королем французским. Тот принял его с великой приязнью, обнял и объяснил, зачем призвал его. Он сказал, что желает возвратиться в Святую Землю, и предлагает Эдуарду стать его сотоварищем, чтобы укротить варварскую ярость язычников».

Эдуард ответил, что охотно сопроводил бы Людовика, но в сложившихся обстоятельствах не может, так как недавно прошедшая смута, к сожалению, истощила его средства. «На это король Франции ответил: „Я ссужу тебе тридцать тысяч марок добрых и законных денег, или даже просто дам их тебе у если только уважишь мое желание“. Дело в том, что Эдуард был человек рослый, статный, обладавший великим мужеством и отвагой, и чрезвычайно сильный; король Франции счел бы большой удачей, если бы обрел такого спутника. Посему Эдуарду желавший взяться за это дело ничуть не менее, чем сам король Франции, согласился на это предложение». А поскольку куда шел Эдуард, туда же и Генрих Альмейн, куда шли они, туда же и Эдмунд, то все трое приняли крест 24 июня 1268 года в Нортхемптоне.