Четыре крыла Земли

– Я хочу вернуться в школу, – без предисловий начал он, оставшись со мной один на один. Я молча кивнул.

– Вы не спрашиваете, почему.

– Сам расскажешь, – уверенно отпарировал я.

– Вы не спрашиваете, что с Михаэлем.

– Спрашиваю.

– Михаэль скололся, – глядя в землю, сообщил мальчик.

– Что? – Я даже не понял.

– Лечится от наркомании. Только, похоже, безнадежно.

Я молчал. Я знал – сейчас он скажет главное.

– Я... я не хотел, чтобы со мной было то же самое. Я убежал сюда.

– Тебя что, кто-то заставляет принимать наркотики?

– Да нет... Но как вы не понимаете?..

– Понимаю, Алекс, понимаю. Но хочу, чтобы ты сам все четко озвучил. Для себя самого. Итак, тебя никто на иглу не сажает и колеса тебе за щеку никто насильно не запихивает. Люди могут жить в Хайфе, Тель-Авиве, ездить по субботам на море и не принимать ЛСД. Не ездить по субботам на море и опять же не принимать ЛСД. А теперь объясни, пожалуйста, самому себе, почему ты убежал оттуда к нам.

Он пожал плечами:

– Не знаю... Здесь как-то во всем смысла больше.

* * *

А через два дня мне позвонил Амихай:

– Рав Хаим! Я тут нашу с вами яблоньку... написал... Короче, не могли бы вы зайти?..

Мог ли я не зайти, если Амихай просит!

Амихай стоял на пороге и нервно переминался с ноги на ногу. Чего он волнуется? В худшем случае разругаю я его шедевр!

Картина называлась «Ту бишват». На ней были изображены клочок земли и яблонька-саженец. И все. Яблонька была серая. Кора-кожура ее была словно из бетона. Я попятился в изумлении... И вдруг увидел. Яблоньку пронизывало свечение. И в земле таилось свечение. Это была не просто земля. Это была земля Израиля. И свечение перетекало из нее в яблоньку. И яблонька тоже становилась землей Израиля. И я, который завтра вкусит плодов этой яблони, тоже буду землей Израиля. У меня закружилась голова. Я взглянул на Амихая. Он светился».

1* *р *

Закроешь глаза, и сразу перед тобой – Натан. Вот его последний – неоконченный – прыжок с криком: «Эван! Арабы!» Очередь, которая срезала Натана. Ответная очередь, которой Эван срезал высокого бородатого араба. А затем Эван и опомниться не успел, как и на него навалилось несколько парней в камуфляже, но без масок, выбили из рук мобильный, вырвали автомат, скрутили руки.

Он был потрясен тем, насколько мгновенно Натан Изак, сын легендарного Давида Изака, муж Юдит Изак, которую он, Эван, навещал сегодня утром, любящий муж, ушедший в ночь, чтобы принести больной жене в подарок лекарство, лучшее из лекарств, единственное из лекарств, которое могло ее спасти – поднявшийся из развалин Канфей-Шомрон, насколько мгновенно этот Натан Изак превратился в бесформенный и навеки неподвижный сгусток материи. И рядом – очки, непослушные стрекозьи глаза Натана, через которые он с такой нежностью смотрел на своих друзей, на своих дочерей, на Юдит, на свое поселение... мертвое теперь, как и он.

Эвана не интересовало ни куда его привели террористы, ни что они с ним сделают. Совсем недавно, лежа на кровати в гостинице, он вспоминал, как они с Викой были в пещере... И вот, наконец, протянулась между ними ниточка; если бы вдруг сейчас произошло чудо, и он остался бы жив, глядишь, у них бы и наладилось. Только не произойдет чудо.

Эван перевернулся на живот, лежа на странном сооружении, похожем то ли на дощатую кровать, то ли на длинный стол. Нет, думать о Вике – больно. Если бы он сам о себе писал некролог, назвал бы его: «За миг до счастья». Но ведь о чем-то хорошем надо подумать!

Родители? Дом? Эван увидел двухэтажный деревянный домик в Вирджинии, глядящийся в уютное озерцо, аккуратный газон у крыльца, задний двор, на который дважды загуливал скунс, после чего отцовского ретривера Аякса дважды приходилось отмывать томатным соком. Мама в элегантном брючном костюме, на лице тщательно замазаны морщины. Отец, лысый, крупнолицый, с сигарой между толстых губ, унаследованных Эваном. Когда Вика увидела его фотографию, она весело ткнула в нее пальцем и воскликнула: «О! Мистер Твистер!» Эван так и не понял, что она хотела сказать.

Мама... отец...

– И чего ты всем этим добился? – спросил отец.

Эван молчал.

– Из-за клочка земли, из-за бугорка!

Эван молчал.

– Неужели твой Ашем{Дословно «Имя» – эвфемизм, которым обозначают Вс-вышнего (ивр.).} от тебя этого требует?!

У мамы по щекам текли слезы.

– Зачем? Зачем? – шептала она. – Ты говорил – у нас должна быть своя земля, где мы сможем... где мы...

Она всхлипнула. Потом, справившись с собой, продолжала: – Вот мы же с папой живем в Америке! И хорошо живем! Чего тебе здесь не хватало? Хоть раз в жизни кто-нибудь напомнил тебе, что ты еврей?

Ни разу. Только что же в этом хорошего? Эван молчал. Не объяснять же матери, что, будь у него сейчас выбор, он все равно предпочел бы умереть в Стране Израиля, чем жить где-нибудь еще.