Четыре крыла Земли

Коби поднял голову и открыл глаза. Пошевелил левой ногой. Автомата не было. Пять или десять минут назад он задремал за столом, уронив голову на руки, прислонив «эм-шестнадцать» к левой ноге, – и вот кто-то украл его. Холодный пот побежал по спине. Коби ощутил какое-то бетонное оцепенение. Он сам частенько, как и другие командиры, таким образом воспитывал новобранцев – ночью заходил в палатку посмотреть, кто как спит. Если прижимая автомат к груди, как самую любимую женщину на свете, то все нормально. Но если отодвинувшись, как от старой и успевшей поднадоесть супруги, Коби тихонько подкрадывался и забирал этот автомат. Проснувшись, солдат получал по ушам. Но тут... Чья-то шутка? Или что похуже? Арабы? В любом случае – позор! У комроты стырили личное оружие! Средь бела дня! А как насчет дугма ишит – личного примера? Караван наполнился солдатами, перед глазами замелькали ухмыляющиеся физиономии. Черные глаза, большой нос и длинные пейсы Шауля Левитаса, круглое лицо Моше Гринштейна, маленькая головушка на могучих плечах Шмуэля Барака. И все, прихлопывая в ладоши, скандируют: «Дуг-ма-и-шит! Дуг мА-и-шит! Шит! Шит! Шит!» Коби почувствовал, что лицо его идет пятнами. Последним усилием он стряхнул с себя оцепенение и вскочил, что-то задев правой ногой. Послышался грохот. Коби опустил глаза. На полу возле правой его ноги лежал «эм-шестнадцать». Возле правой. Именно к ней прислонил он автомат, прежде чем задремать. А искал у левой. Коби наклонился и поднял оружие. Послышался грохот оваций. Аплодировали все – и робкий Шауль, и основательный Моше, и флегматичный Шмуэль. И солдаты, счастливые оттого, что их командира не постигло бесчестье.

Коби продрал глаза. Это все был сон – и то, что он сначала не мог найти автомат, и то, что потом нашел, и что сначала над ним издевались, и что потом его чествовали.

Он тряхнул головой и посмотрел в окно. По проселку, хордою отрезающему сегмент от горы, похожей в сечении на транспортир, проехал джип, поднимая пыль. Одновременно с этим по шоссе, которое шло напересек проселку, промчался белый фургон с маленькими пуленепробиваемыми стеклами, судя по надписи – подарок поселенцам от какой-то американской христианской общины. «И эти туда же!» – с неудовольствием подумал Коби. Навстречу фургону проехал еще один, чуть поменьше, так называемый транзит, с надписью «Метаелей Эйнав» – «Эйнавские туристы». Он, как и большинство машин, которыми пользуются поселенцы, не был пуленепробиваемым – дорого! Когда-то это служило причиной многих жертв, но сейчас интифада сошла на нет, времена настали спокойные, и потребность в дорогих тяжеловесных бронированных машинах с особо стойкими стеклами почти отпала. Лужайка за окном штабного вагончика была пуста. Только носатый-пейсатый Шауль Левитас прогуливался, нежно курлыча что-то в мобильный телефон – наверно, обсуждал со своей ненаглядной Сегаль детали хупы. Вообще-то, для звонков домой есть час перед сном, в это время и Коби, и сержанты не то что разрешают, а порой заставляют солдат звонить домой. А сейчас... Ладно, черт с ним.

Облака тянулись по небу не обычными белыми пятнами, а какими-то оперенными стрелами. Возможно, это был расплывшийся след самолета.

Коби посмотрел на лежащие на столе часы. Дешевые часы, десятишекелевые. Дело в том, что, где бы он ни оказывался, первым делом всегда снимал часы – не любил их ремешков, уж очень под ними рука потела. И после того, как подаренный женой «континенталь» с кожаным ремешком остался на камушке среди скал, где рота отдыхала после учений, Яэль вынесла четкий и ясный вердикт – тайваньская дрянь за пятнадцать шекелей и ни агорой больше. Сейчас эта дрянь тихо мерцала на столе, показывая половину третьего. Итак, время пошло.

Коби подошел к телефонному аппарату и нажал несколько кнопок.

– Зайди ко мне!

Через пять минут послышалось тарахтение джипа, и на пороге вырос черноволосый красавец с лицом оливкового цвета, выдававшим сугубо йеменское происхождение, жгучими глазами и рисунком губ настолько нежным, что волей-неволей вспоминалась радостная статистика, гласящая, что нашего, мужского полка прибывает не только естественным образом, но и со стороны, то есть на одного мужчину, сделавшего операцию по перемене пола, приходится тридцать девушек, подвергшихся аналогичной, вернее, противоположной, обработке. Впрочем, достаточно было взглянуть на широкие плечи и вздувающиеся под гимнастеркой мускулы гостя, чтобы понять, что никакой перемены не было, и перед нами – мужчина из мужчин, вот только лицо больно женоподобное – видать, что-то перепутали при раздаче.

Йеменец вошел широкими шагами в вагончик Коби и отрапортовал:

– Сержант Кахалани по вашему вызову прибыл.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Коби. – Садись, Рон. Кофе хочешь?

Рон мотнул головой. Коби протянул было ему сигарету, но спохватился, что тот не курит. Между тем Рон плюхнулся в стоящее в углу покрытое пылью дерматиновое кресло и прикрыл глаза.

– Ну? – не выдержал молчания Коби.

– Что «ну»? – фамильярно переспросил Рон и осклабился. – Ребята уже там.