– И помни, – сказал Мазуз, – свяжете пленных и оказывайте им медицинскую помощь! Убить мы их всегда успеем, а пока они – наши заложники. Мы объявим, что перебьем пленных, если евреи попробуют отбить Канфей-Шамрон обратно, и тогда черта с два они сунутся! Впрочем, какой-такой еще Канфей-Шомрон! Нет больше никакого Канфей-Шомрона! Мы создадим там наше арабское поселение и назовем его... – он задумался, – и назовем его Бейт-Марьям – в честь моей матери, в честь еврейской женщины, родившей героя арабского народа! Ждите приказа о начале операции!
– Сейчас двадцать минут шестого, – сказал Натан, входя в номер рава Хаима. – Я проверил – все оповещены, снаряжение собрано, запас воды...
– ...Приготовлен, – закончил рав Хаим, вставая с кресла, – все понятно, проверять не буду.
– Из гостиницы выходим маленькими группами и идем к Биньяней а-Ума, где нас ждут автобусы. И – в Элон-Море.
– Скажи... – рав Хаим понизил голос, – то, о чем мы с тобой говорили...
Натан выразительно сквозь круглые стрекозьи глаза посмотрел на рава Хаима. Тот распахнул дверь в ванную и проследовал туда, увлекая за собой Натана. Затем он крутанул на полную катушку красный кран, и в раковину обрушилась шипящая Ниагара.
– Пистолеты и револьверы есть у большинства... – горячо зашептал Натан.
– А в разобранном виде по рюкзакам распихано?.. – тоже шепотом спросил рав Хаим.
– Тридцать «узонов», двадцать «глилонов» и пятнадцать коротких «эм-шестнадцать».
– Ой-вэй, – прошептал рав Хаим, схватившись за щеку и вытягивая пальцы так, будто сам с себя скальп содрать хочет. – Думаешь, если нарвемся на арабов, то отобьемся?
Натан пожал плечами.
– Должны... Даже если до арабов дошли какие-то слухи, они, как и все вокруг, не сомневаются в том, что будет, как при «Размежевании», – поселенцы, чтобы избежать провокаций, пойдут в Канфей-Шомрон безоружными.
Рав Хаим удовлетворенно кивнул и выключил воду. Оба вернулись в комнату.
– Я пойду, – сказал Натан. – Мне еще собираться...
Когда дверь за ним закрылась, рав Хаим вновь опустился в бордовое дерматиновое кресло и закрыл глаза. Он уже собран. Палатку возьмет Натан, нести ее они будут по очереди, а так рюкзачок легонький. Немного ему нужно – простыня, чтобы подстелить, несколько пар белья, чтобы не каждый день со стиркой возиться, зубная щетка, паста, мыльце... И хватит с него, некогда самого богатого человека в Самарии, бывшего совладельца одной из крупнейших больниц в стране, правого активиста, хорошо известного по всей стране.
Ах да, курточка! К холоду он нечувствителен, курточки ему хватит. Он вообще ко всему нечувствителен, кроме отсутствия курева. Ненароком вспомнилась йом-кипурская война семьдесят третьего, когда он, при норме минимум пачка в день, оказался без курева в танке на Синае и раздобыть было негде – слишком неожиданно война началась. Последовало несколько дней мучений, после которых либо бросают курить, либо, дорвавшись до табака, закуривают с удвоенной силой. С равом Хаимом случилось второе. Ой-вэй!
Глава четвертая
Дубрава учителя
Потянуло сыростью, и Даббе поднялся с травы, на которой сидел все это время, странствуя по древнему Синаю, сражаясь вместе с амалекитянами против сынов Израиля, падая с пробитым стрелою горлом. Потянулся, затем, крутясь у воображаемого зеркала, начал стряхивать с брюк налипшие сухие травинки. Пора домой.
Махир! Бедный Махир! Нет, нельзя ненавидеть человека лишь за то, что он родился евреем. Но Даббе никогда и не был антисемитом. Он не амалекитянин. Бороться надо со злом, а не с носителями зла. А такие вот махиры нужны! Они необходимы! Без них евреев никогда не одолеть, а с ними... Если бы не тысячи, не десятки тысяч махиров здесь, в Палестине, да и по всему миру – в России, в Европе, в Америке, – движение сопротивления евреям не просуществовало бы и дня.
Нет, не зря он изучал еврейские предания. Он помнит историю о том, как деревья заплакали, когда Всесильный сотворил железо.
«О чем вы плачете?» – спросил Он.
«Из этого железа люди сделают топоры и будут нас рубить!»
«Не бойтесь, – успокоил их Всесильный. – Никто вас не тронет, пока вы сами не дадите древесину для топорищ!»