Четыре крыла Земли

Несколько человек зашли с противоположного края лощины и на пятках стали сползать по осыпям до самого низа. Другие прыгали с камня на камень, всякий раз в полете живо интересуясь, не захочется ли этому валуну поиграть с ними в чехарду, пока оба не застынут мирно на дне лощины. Третьи продирались по колючкам – хорошим колючкам, крупным – по таким в армии солдат заставляют ползать во время курса молодого бойца, чтобы служба медом не казалась. Особая прелесть этих колючек, тщательно маскирующихся во тьме под обычную траву, была в их сюрпризности. То есть, делая очередной шаг, никогда нельзя было предсказать, совершит ли твоя ступня мягкую посадку или ты через мгновение начнешь ощущать себя андерсеновской Русалочкой, шагающей по лезвиям ножей. Там, где заканчивались колючки, начинался борщевик. Его жирафоростые заросли устилали дно лощины.

Местом сбора группы рава Хаима была полянка посреди сосновой рощицы с травкой, бревнами, которые можно было использовать как скамейки, и заготовленным хворостом, который, разумеется, никому в голову не пришло разжигать. Те, кто явился со стороны синагоги, вскарабкались туда по склону, хватаясь за корни.

К счастью, несмотря на приборы ночного видения, все эти передвижения, очевидно, прошли незамеченными ШАБАКом, потому что вертолет, описав очередной круг над Элон-Море, упорхнул куда-то за гору Эйваль.

Когда вся группа оказалась в сборе, рав Хаим в последний раз проверил, достаточно ли взяли еды, воды... – тссс... оружия – это незаметно тоже было проверено – и медикаментов. Далее, вместо пламенной речи он ограничился коротким монологом, произнесенным полушепотом:

– Праотец Яаков семь лет работал за первую невесту, Рахель, и еще семь лет за вторую – Лею. Четырнадцать лет борьбы за право не расставаться с тем, кого любишь. Наша невеста – наша земля. Уже тридцать лет мы боремся за право не расставаться с нею и еще сколько нужно будем бороться. Пока не победим. Подъем.

Он поднялся – и при этом обронил зажигалку, которую только что, прикуривая, положил не в карман, а на колени. Зажег фонарик, чтобы найти ее в куче хвои. Лучик машинально скользнул по носкам стоявших рядом... Здрасте! Это еще что? Он же лично еще в гостиничном холле у всех проверил обувь. Неужели этот оболтус Менахем, сын Моше Гамарника, не поленился и побежал в номер переобуваться? Зачем? Да и сам Моше молодец – знает, что у него чадо с прибабахом, а проследить за ним не может.

– И в этом ты собираешься скакать по ущельям? – ехидно спросил он, заглядывая в глаза высоченному Менахему, обладателю больших растопыренных ушей, больших, явно созданных для того, чтобы шлепать, губ и длинных нечесаных волос.

– А чего? – спросил парень, отправив свой взор следом за взором рава Хаима вниз, туда, где в стареньких сандалиях застыли его босые ступни с пухлыми пальцами.

– А того, – жестко сказал рав Хаим. – Какой у тебя размер ноги?

– Сорок шестой, – непонимающе пробасил парень.

– Ой-вэй! – сказал рав Хаим. Он даже не знал, что такой размер бывает. Ну у кого в Элон Море могут быть такие слоновьи ноги? Тут не поселенец, а снежный человек нужен.

– А ты с брюками не перепутал? – сочувственно спросил Арье но, взглянув на телеса Менахема, сам себе ответил, что нет, непохоже.

– У меня сорок пятый, – вмешался здоровяк Цви Кушнер.

– И что, у тебя есть лишняя пара кроссовок?

– Не-е-е, – протянул Цви. – Могу сандалии одолжить.

– Сандалии у него свои есть, – с досадой отрезал рав Хаим. – На черта они нужны, ваши сандалии? Он после первой же колючки станет таким же мобильным, как его рюкзак. Только что в пять раз тяжелее.

– Здесь в Элон Море русский есть один, рыжий такой, – задумчиво проговорил Цви. – Здоровенный! Может, у него ноги тоже здоровенные?

– Русский? Рыжий?

– Так это, наверно, Марик! – отреагировал Арье, когда рав Хаим по сотовому телефону изложил ему суть проблемы. – Сейчас я ему позвоню.

– Сейчас одиннадцать! Он спит, наверно.

– Разбужу, – спокойно ответил Арье.

Все-таки понять русских могут только русские.

– Вот кроссовки, – объявил через двадцать минут Арье, орлиной тенью выросший в темноте, слегка разбавленной лунным светом. – Только они сорок четвертый.

Луна, найдя удачную лазейку между соснами, осветила губастую физиономию Менахема, скривившуюся при мысли о том, что кто-то еще шьет обувь для всяких птичьих лапок, но рав Хаим рявкнул:

– Надевай!

– А м-может... – начал было мямлить Менахем...

– Не может! – рубанул рав Хаим.

Как и следовало ожидать, кроссовки оставшегося за кулисами Марика подходили Менахему, как Золушкин башмачок – ее сестрам. Сошлись на том, что покамест он будет идти в сандалиях, но кроссовки понесет в рюкзаке и на первом же сложном или поросшем колючками участке безропотно их наденет.

– Ладно, – смирился с неизбежным юный Гамарник, решив, должно быть, что в предыдущем своем воплощении, когда-то во времена маранов и инквизиции, недорасплатился за свои грехи посредством испанского сапога, и вот теперь придется отдуваться.