Четыре крыла Земли

От дороги, по которой они шли ровно на север, вправо ответвилась почти незаметная тропка. На нее-то и свернул рав Хаим, а за ним и остальные поселенцы. Луна сияла на расчистившемся небе. Прошло несколько минут, и стены каньона начали сужаться. На них отчетливо прочертились широкоплечие тени поселенцев. Люди топали по дну, а тени скользили по стенам, натыкаясь на острые выступы и, должно быть, набивая шишки. Время от времени на дорогу выскакивали деревья и приветствовали людей. То на их пути вдруг вставала какая-нибудь странная сосна, у которой сучья вопреки всем сосновым правилам начинали расти чуть ли не от самых корней, то непривычно большая для каменистой долины акация. Пробиваясь сквозь ее мелкосетчатую, но многослойную листву, голубые лучи луны приобретали зеленоватый оттенок и бирюзовым потоком проливались на каждого, кто прошагал под этим зелено-голубым зонтиком.

А на том, кто шел последним, шагах в сорока от предпоследнего, эти лучи задержались потому, что задержался он сам – вытащил «Мирс», нажал кнопку «Вызов» и заговорил:

– Алло, Ареф? Это Гассан. Из Ущелья Летучих Мышей свернули на тропу, ведущую на восток, к талузской дороге.

Переключился, выслушал, опять переключился.

– Совершенно верно. Это я и имею в виду. Идут прямо к вам в руки.

* * *

– ...Так вот я и говорю, дорогой, что плохи наши дела. Конечно! И все наше предприятие под угрозой! Тебе ведь не хочется огласки. И мне не хочется. Машааллах, станет известно о нашем с тобой сотрудничестве. И меня в Автономии по головке не погладят, и твоя карьера под угрозой. А уж если всплывет, что я сообщил сионистскому врагу о готовящейся операции, считай – все! Да нет, конечно, конечно – деньги деньгами, но есть такие пули, которым путь никакими деньгами не преградишь. Вот я и толкую – этот сукин сын Шихаби, этот маниак, явно что-то пронюхал. С чего я это взял? А с того, что мой человек, Юсеф Масри, тот самый, который располагает нежелательной информацией, бесследно исчез, и я сильно подозреваю, что на вопрос, где он, обстоятельный ответ мог бы дать Шихаби и его мордовороты. Хорошо, если Юсефа уже убили, и он им больше ничего не расскажет! А ну как они вытрясают из него все до донышка? Да нет, конечно же, я нашел выход! Я потихонечку туда, в эту шайтанову Эль-Фандакумие, послал своего человека. То есть как «что там будет делать?» Прежде всего выяснит, где Масри, что с ним. Пока мы этого не знаем, у нас связаны руки. Он должен быть у нас с тобой под надзором или... или у Аллаха в саду с гуриями.

* * *

Высокий Раджа и коротышка Аззам, оба в униформе, сделали шаг в сторону – один вправо, другой влево. На фоне стены салатового цвета с орнаментом вязью это выглядело так, будто по обе стороны Юсефа раздвинулся занавес. А Юсеф, прислонясь к стене, судя по всему, отнюдь не ощущал себя звездой сцены. Весь его вид выражал одну лишь бесконечную усталость.

– Я сказал – оставьте нас.

Раджа и Аззам все равно медлили. Оставить своего шефа, своего хозяина, своего вожака наедине с этим толстяком, который знает, что ему все равно не жить? А вдруг он захочет в последнем рывке свести счеты со своим мучителем?

– Да оставьте же нас, наконец, ради Аллаха! – возмутился Мазуз. – Дайте же нам поговорить, как добрым мусульманам!

Последнее словосочетание ничуть не успокоило ни Раджу, ни Аззама. Сами будучи мусульманами, они как-то не особенно доверяли доброте своих единоверцев. Но приказ есть приказ, и оба нехотя растворились за дверью.

– Садись, Юсеф, – миролюбиво, даже дружелюбно.

Юсеф посмотрел на него вопросительно, дескать, что это ты так подобрел, верблюжье отродье, да и куда тут садиться? В комнате ведь ни кресла, ни стула!

Но Мазуз уже приподнялся и сел на своей оттоманке, подвинувшись так, чтобы его собеседник тоже мог сесть. В связи с габаритами Юсефа, подвинуться Мазузу пришлось изрядно. Тот повиновался, но именно что повиновался – от него так и веяло напряженностью, настороженностью, готовностью подчиниться и главное – тщательно скрываемым, но при этом выпирающим наружу страхом. Зато он своим могучим телом заслонил противное пятно на стене, которое Мазуз все время забывал приказать стереть.

– Прости меня, Юсеф, – тихо и скорбно сказал Мазуз, стряхнув щелчком мураша, забравшегося на полированный подлокотник. – Прости за то, что мои псы так тебя отделали.

Масри молчал, не понимая, к чему клонит его мучитель.

– Понимаешь, Юсеф, – продолжал Мазуз, – я ведь жить хочу. И эта интрига, которую плетет Таамри, – теперь я уже вижу, что против меня... В общем, согласись, что я должен был все узнать.

– Я тоже жить хочу! – вырвалось у Юсефа.

– А я что – против? – воскликнул Мазуз. – Думаешь, я тебя убивать собираюсь? Ничуть. Я не зверь, и я тебя понимаю. Но пойми и ты меня – давай договоримся так: я сохраняю жизнь тебе, а ты помогаешь мне спасти мою жизнь.

И он протянул ему руку. Маленькую руку – Мазуз унаследовал миниатюрные ладони от матери-еврейки, в отличие от покойных братьев, у которых были здоровенные лапищи, как у отца.