Четыре крыла Земли

Он вообще устал. Нет, с одной стороны работа должна была бы приносить ему радость! Ведь гиюр – чудо, а ощущение сопричастности чуду – это здорово. Такое невозможно ни у одного народа. Можно креститься или принять ислам. Можно удариться в буддизм или податься в кришнаиты. Но нельзя стать русским или французом, если ты им не родился. Сколько ни загорай, не то, что негром, даже эфиопом не станешь! Какие пластические операции ни придумывай, китаец из тебя не выйдет – максимум еврей или немец с раскосыми глазами. А вот евреем стать – пожалуйста. Самым настоящим, из тех, чьи души стояли у горы Синай. Как это получается – тайна. Но факт, что евреи, которых все, кому не лень, обвиняют в расизме, любого гера считают таким же евреем, как и евреев по рождению. Все это так. Но с другой стороны, когда приходит парень без головного убора, который хотя бы для приличия, являясь в религиозное заведение, можно было бы надеть, с огроменной серьгой в ухе, и говорит: «Я эта... гиюр пройти хочу. Когда зайти можно?» Начинаешь ему растолковывать, что гиюр – это клятва. Кивает. Уточняешь – клятва, что человек всю жизнь будет выполнять заповеди, которые Б-г возложил на еврейский народ. Кивает. И чтобы во всем этом разобраться, надо окончить специальные курсы – ульпан-гиюр называются. Кивает. Два года. «Скоко?!!!» Повторяешь – два года. «А чо так долго?» Объясняешь – заповедей много, выполнять их нелегко, надо учиться. «А поскорее нельзя?» Что тут ответить? Закон велит нееврея, который хочет пройти гиюр, попытаться отговорить – дескать, зачем тебе это? Выполняй семь заповедей сынов Ноя и станешь праведником народов мира. А на евреев целых шестьсот тринадцать возложено, да еще чуть ли не столько же по доброте душевной мудрецы Талмуда добавили.

«Ну да, – говорит, – меня с вашими семью заповедями в армии за крайнюю плоть засмеют. И жениться прикажете на Кипр ехать? Гоям-то в Израиле хупу не ставят! И вообще, с волками жить...»

Или является юная красавица с голым пузом и попой, краску с физиономии можно лопатой грести, пока ждет своей очереди, три сигареты на лестнице высосет. Ты ей: «А в шабат, между прочим, евреям курить запрещено!» А она тебе: «А сегодня не шабат!» Да, как же, думаешь, будет она шабат соблюдать! В общем, полгода рав Писаревский занимает эту должность – с тех пор, как умер от инфаркта его предшественник, рав Розен, – и ни разу не было, чтобы он вот так сходу почувствовал – да, в этом нееврейском теле живет еврейская душа, да, эта душа стояла у горы Синай, да, это тот бриллиант, которого так не хватает в короне народа Израиля!

Но сегодня востроносая пигалица в джинсовом костюме с хвостиком на затылке и черными кругами под горящими глазами смутила его покой и пробила броню его скепсиса. Она хватала его за рукав, очевидно, понятия не имея о том, что женщине запрещено прикасаться к чужому мужчине, и бормотала, мешая русские фразы с ивритскими, которые при этом произносила совершенно без всякого акцента: – Ну, пожалуйста! Я очень прошу! Адони! Рав! Бавакаша! Ани роца лэитгаер! Ани цриха лэитгаер! Ани хайевет лэитгаер!{(ивр.) Господин! Рав! Я хочу принять иудаизм! Я должна принять иудаизм! Я обязана принять иудаизм!}

Десять минут назад он чуть было не отправил ее прочь, докопавшись, что причиной ее экстренно вспыхнувшей тяги к еврейскому народу является некий поселенческий принц, в которого красотка втюрена, а сие при гиюрах противопоказано – сегодня любит, завтра разлюбит, и – прощай иудаизм?

Однако, ощутив в выражении лица и движениях раввина неожиданную и невесть по какой причине возникшую угрозу афронта, девушка заголосила и стала нести какую-то околесицу про чудеса, которые на нее обрушились, и чуть ли не откровения, кои были ей явлены.

«Еще лучше! Сумасшедшая!» – подумал раввин.

– Я вполне нормальная, – вдруг перейдя на шепот сообщила она. – Просто я должна стать еврейкой, понимаете? Должна!

– Это почему же? – полюбопытствовал рав Писаревский.

– Потому что я поняла о евреях такое, после чего оставаться неевреем невозможно!

Глаза у девчонки горели, но, возможно, это был и не огонь безумия, а какое-то иное пламя.

– И что же вы поняли? – продолжал он расспрашивать, чувствуя, что, кажется, наконец-то дождался СВОЕГО гера.

– Я поняла, чем евреи отличаются от всех остальных.

– И чем же? – рав невольно улыбнулся. Было во всем этом разговоре нечто бесконечно детское. Но тут же где-то внутри вспыхнула отрезвляющая мысль: «Чему ты умиляешься? Может, она попросту самая обычная дура?»

– Это же очень просто, – на рава Писаревского устремился взор больших голубых глаз, в котором чувствовалось удивление: «А вы что, не знаете?» – Другие живут в Б-жьем мире, а евреи делают мир Б-жьим.

«Действительно, очень просто, – устало подумал раввин. – Где она всего этого наслушалась? Уж не у горы ли Синай?»

«Нет, – подумала в ответ Вика. – В Синайском ущелье». Он выдвинул ящик стола, протянул ей бланк на учебу в ульпанегиюр и тихо сказал:

– Заполняйте.