Четыре крыла Земли

– Последний вопрос, папа! Уже две недели весь мир стоит на ушах – израильтяне расстреляли семью Халила Сидки, перебили детей, включая грудного младенца. Повсюду идут массовые демонстрации, во многих странах начался бойкот израильских товаров. Папа, ты знал, что это сотворили не наши, а агент твоего друга Абдаллы Таамри?

– Абдалла сам возмущен этим зверством... – жалобно начал отец.

– Значит, знал, – подытожил Коби. – Знал и молча смотрел, как твою страну, твой народ втаптывают в грязь. За шкуру свою трясся! Прощай, папа.

И он отсоединился. Папа в тишине еще с минуту-другую женским голосом взывал к нему, называя милым и призывая ответить, и замолк.

Из всего этого разговора солдаты и поселенцы поняли лишь то, что папа у капитана, кто бы он ни был, сволочь, и что найдены настоящие убийцы Халила Сидки и его детей, кровь которых последние две недели поминало евреям все негодующее человечество.

Одной только Вике было не до разоблачения очередного кровавого навета и не до Кобиных семейных проблем. У нее были свои семейные проблемы.

– Нет, мама, – твердила она в трубку. – Не могу я сейчас приехать. Что? Мы не просто помирились... Мы счастливы? Спасибо. Что? Сегодня должны уезжать? Так вы не поедете. А вот так – не поедете, и все. Раз ты вышла замуж за еврея, значит, связала себя с еврейским народом. Что значит «ну и что?» Ну и то. Хватит туда-сюда мотаться! Уже две тысячи лет как мотаемся!

Тут на сцене появились новые действующие лица. Из ворвавшегося на поляну белого пикапа, на котором было написано «TV 2nd channel» вывалились два парня: один белокурый, хотя и с абсолютно еврейским профилем и светлой, почти не различимой на бледной коже бородкой, облегающей худое лицо с серыми глазами, другой бритый, в черных очках и расстегнутой куртке, из-под которой виднелась белая майка с желтой пятиконечной звездой на красном флаге и надписью «Good morning, Vietnam». А с ними четверо подручных в каких-то синих форменных комбинезонах, все друг на друга похожие, смуглые, черноволосые, с крупными чертами лица.

«Арабы», – подумал Эван. Однако эта гипотеза так и осталась непроверенной. Белокурый направился к раву Фельдману, а бритый – к Коби. Он подошел к нему, показал удостоверение и спросил:

– Вы капитан Кацир? Коби кивнул.

– Сейчас ребята все установят, и вы позволите мне взять у вас интервью?

Коби вдруг стало очень грустно. Он понял, что прежняя жизнь, когда он просто жил, просто командовал солдатами, просто приезжал домой на шабат – все это уходит навсегда. Какой-то жуткий водоворот засасывал его, чтобы, закружив, вынести туда, где бурлит большая политика, где отец становится врагом номер один, а врагом номер два – штабное начальство. И жутко прыгать в этот омут. А надо...

– Рота, стройся! – крикнул Коби, глядя мимо телевизионщика.

Солдаты, переглядываясь с недоумением (интересно, что их командир решил?) и некоторым облегчением (слава Б-гу, хоть что-то решил!) начали выстраиваться по периметру поляны. Поселенцы сбились в кучу в середине. Шапкозакидательское настроение, которое только что царило среди них, потихоньку улетучилось – они оказались со всех сторон окружены солдатами, в самой невыгодной позиции из всех возможных. Дали усыпить свою бдительность, поверили излияниям благодарности и объятиям. Многие бросали косые взгляды на невозмутимо стоящего напротив Коби рава Фельдмана – дескать, оплошал, вовремя не скомандовал разбрестись по Канфей-Шомрону – солдатам пришлось бы сейчас попотеть! А то понадеялся на еврейскую душу и устроил тут братание! И вот, пожалуйста – если этот обаятельный офицер сейчас велит загнать их в автобусы, которые заранее приготовлены, и отвезти в Иерусалим или еще куда-нибудь, они ничего не смогут сделать.

Офицер меж тем принял рапорт у сержантов, скомандовал «смирно» и чеканным шагом направился к раву Фельдману.

Телекамеры работали в прямом эфире. Этот странный парад наблюдала вся страна. Коби встал перед равом Фельдманом, отдал честь и громко произнес:

– Рав Хаим Фельдман! Вверенная мне рота готова приступить к охране вашего постоянного места жительства, поселения Канфей-Шомрон.

– И, опустив руку, не по-армейски, а просто по-человечески добавил: – Вы можете пройти к себе домой.

Но поселенцы никуда не пошли. Они начали хлопать. Они аплодировали и аплодировали, и у многих из них, тех, что не заплакали даже при сообщении о смерти обожаемого ими Натана Изака, теперь по щекам потекли слезы.

Теперь сама железная Юдит плакала. Плакала и шептала:

– Спасибо, Натан! Спасибо, Натан! Спасибо, Натан!

А солдаты по-прежнему стояли по стойке смирно. Первым не выдержал Кахалани. Он тоже начал хлопать, не отрывая глаз от капитана Кацира. Хлопать громко, демонстративно, дескать, неужели ты меня за это накажешь. К нему присоединился еще кто-то. И еще, и еще. Через полминуты вся рота вместе с поселенцами аплодировала на глазах у изумленной страны.

– Отставить, – заорал Коби, и мгновенно наступила тишина.

Поселенцы в этом плане проявили себя не менее дисциплинированными, чем солдаты.