Четыре крыла Земли

– Папа, – спрашивает он. – Скажи, что такого сделали евреи, что их нужно уничтожать?

У них в Наблусе евреи не жили, но он иногда встречал на улицах города евреев, приехавших по торговым делам. К тому же, играя с приятелями в Дубраве Учителя, часто видел, как они проезжают в повозках по каменистому тракту Иерусалим – Тверия. У некоторых из них на головах были тюрбаны, точь-в-точь как у арабов; другие, из северных стран, одевались странно. Особенно поразили Омара огромные плоские меховые шапки, которые он не раз видел у «северных» евреев. Эти евреи выглядели совсем чужими, но ни капли не страшными, даже какими-то жалкими... вроде как папа.

– Они – да постигнут их вечные муки! – хотят захватить весь мир, – говорит отец, и в голосе его появляется неслыханная доныне твердость. – Им так велит их вера. Они хотят захватить весь мир и переделать его. Они считают себя рукой Аллаха.

– Папочка, – шепчет Омар. – Но ты же сам говорил, что в мире ничего изменить невозможно, что все происходит по воле Аллаха, чего же нам бояться?

И тогда отец, оглянувшись по сторонам, словно в страхе, что его кто-то услышит, склоняется к сыну и, нависая, тоже переходит на шепот:

– Эти евреи – пусть руки их отсохнут, пусть ноги их омертвеют! – научились влиять на волю Аллаха!

Омар испытывает непонятный ужас, словно стоит ему оглядеться, как он увидит обступающие его со всех сторон толпы кровожадных евреев. Усилием воли подняв глаза, он окидывает взглядом лежащую перед ним долину. Оливковые посадки кажутся островками посреди маленького океана светло-бурой безжизненной земли. Лишь гребни хребтов лиловеют, полосуя небо, которое из зеленоватого вновь стало таким пронзительно голубым, каким бывает лишь в Палестине.

Сариа разрезал воздух крутым лбом. Дорога вилась над сухим руслом извилистого вади. Почва была морщинистой, как шкура носорога. Зелени почти не было, и лишь в медных лицах скал зияли щербины пещер. Солнце уже зависало над хребтами, и надо было торопиться, чтобы до темноты прискакать во временный лагерь, где Шукейри содержал заложников. Ружье плясало сзади, хлопая по бедру. Что ж, если Шукейри не хочет, он сам возьмет на себя эту работу. Проклятые черные шапки никогда не будут маячить на фоне сиреневых хребтов Палестины. Жирные еврейские лапы, выворачивающие карманы европейцам, никогда не дотянутся до тощих арабских кошельков. Сегодня он изменит историю. Может быть, даже ценой своей жизни. Но скорее всего, ему удастся улизнуть прежде, чем появится Шукейри с еврейскими посланцами, и вместо счастливых репатриантов, протягивающих руки щедро раскошелившимся освободителям, они найдут груду окровавленных трупов. Вперед, Сариа!

* * *

Когда-то в хедере меламед рассказывал Боруху о восстании Маккавеев:

«И тогда Иегуда и его братья прямо поперек ущелья построили стену. Невысокую – ведь главное было из-за этой стены стрелять, не давая грекам двигаться дальше. Одновременно с окрестных скал их соратники тоже осыпали греков стрелами».

«А греки?» – спрашивал, волнуясь, Борух.

«А что греки? – отвечал реб Мойше. – Не могли же они лезть на отвесные скалы! Пришлось снизу огрызаться, отстреливаться... Поняли они, что плохи дела, и решили вернуться обратно. Пошли – а там тоже стена. А из-за нее тоже стреляют. Наши успели ее построить, пока греки туда-сюда по ущелью бегали».

«А стены эти они снести не могли?» – распахнув глаза с длинными ресницами, спрашивал Борух, а сам мысленно умолял: «Скажи, что не могли».

«Каким образом?» – разводил руками меламед, больше похожий на кузнеца, с огромными лапищами, с мускулами, играющими под люстриновым лапсердаком. Вероятно, силушка его, не находя себе применения, рвалась наружу, поэтому и выбирал он для рассказов детям всякие истории про богатырей да про воинов, оснащая их такими живописными подробностями, будто сам там присутствовал.

«Ну как! – озабоченно возражал мальчик. – Вы же сами говорили – их были многие тысячи».

«Многие тысячи!» – подтверждал реб Мойше.

«А наших всего несколько сотен!»

«Несколько сотен», – соглашался тот.

«Ну вот!»

«Что «вот»? Ущелье-то было узким-преузким! В нем в ширину лишь один человек мог разместиться. Так по тропинке и шли гуськом. И тысячам этим даже развернуться было негде!»

«А разве такие ущелья бывают?» – спрашивал Борух, юный житель лежащего посреди широкой степи Егупца, в жизни не видавший вообще никаких ущелий.

«Бывают, – уверенно отвечал реб Мойше. – В земле Израиля».

Борух зажмуривался – и перед глазами вставали неведомые горы с ущельями настолько узкими, что их, словно амбары, можно было запирать с обоих торцов. Он думал: «Увижу ли когда-нибудь Землю Израиля? Увижу ли такие ущелья?»

Увидел.

Борух отворил глаза. Он сидел на сундуке, стоящем поперек тропы. Слева и справа из трав и зарослей проглядывали белесые скалы. Все это было реальностью – и Земля Израиля с Иерусалимом в сердце, и ущелье, которое можно – раз-два – и превратить в ловушку. Вот только, похоже, не добраться до Иерусалима ни ему, ни его спутникам, потому как в ловушке-то оказались они сами, а никакие не греки.