Четыре крыла Земли

Борух снова прикрыл глаза. Как это замечательно было три дня назад – впервые увидеть Землю Израиля! Прошла неделя с тех пор, как он покинул Малороссию. Стояла ранняя весна. Ивы развешивали желтые космы. Кружевом казался светло-бурый хаос голых кустарников. И все время дожди, дожди, холодные, колкие. Временами дождь замирал, выглядывало солнце, и деревья распрямляли тонкие ветви с нанизанными на них бриллиантовыми каплями. Но вскоре солнце вновь тонуло в серой толще неба. День за днем они добирались до Одессы по трактам, облепленным лужами, серыми, как небо. Желтые соломенные поля, хутора тут и там. Кое-где вспучивались приземистые круглоголовые церквушки. А в низинах, лесах и на вертлявых речушках сохранялся еще полулед-полуснег с вросшими в него сорванными зимним ветром ольховыми сережками. Навстречу шли крестьянки в белых платках, ковыляли собаки с длинными мордами,с мокрой шерстью, свалявшейся в толстые иглы, что делало их похожими на больших ежей. И вот Палестина! Зеркальный залив, дома белыми кубиками, то тут, то там одинокая пальма. Прибрежные рифы высунули из воды бурые носы. И воздух! Волшебный, сладкий воздух, какого больше нигде в мире нет. Барка, груженная людьми и сундуками, расталкивая волны, двигалась к Яффе, а корабль, который доставил их сюда из Одессы, становился все меньше и меньше, отступая в море. Так когда-то уходил от этих же берегов корабль, на котором уплывал пророк Иона. Но Иона убегал прочь от Б-га, а они – девять семей и пятнадцать одиночек – преодолели тысячи верст, чтобы вернуться к своему Б-гу. Вернуться и более уже вовек не покидать.

Только все не так получилось. Вначале шло гладко – ехали в Иерусалим по Шаронской долине с волнистыми полями и россыпями мака, с пальмами и магнолиями, кипарисами и олеандрами, с вереницами верблюдов и стадами овец цвета ржавчины. Недалеко от латрунского монастыря Борух увидел изумительно красивое дерево, невысокое, все в розово-фиолетовых цветах, облепивших ветви и сучья, так что листьев не было видно. Возможно, они вообще отсутствовали. Мимо проходили двое паломников, говоривших по-немецки. Борух, некогда общавшийся с немцами-колонистами в Малороссии, обратился к ним на смеси немецкого и идиша:

– Господа, как называется это дерево?

Один из них скривился и с глубоким презрением ответил:

– Иудино.

И вот, когда Шаронская долина закончилась, когда слева и справа выросли сухие кремнистые горы, их маленький отряд окружили, паля из ружей, какие-то страшные всадники в странных балахонах и с лицами, обмотанными клетчатыми шарфами. Два турка-охранника в красных фесках с большими пистолетами и саблями даже не пытались сопротивляться. Они послушно сдали разбойникам оружие, затем вывели к ним рава Йосефа Цейтлина, и все трое расположились на руинах старой, сложенной из плоских камней, стены, оставшейся то ли от когда-то стоявшего здесь дома, то ли от полутораметровой ширины «межи», некогда разделявшей два оливковых владения. Один из всадников спешился, размотал шарф, закрывавший пол-лица, и сменил его на феску, тоже красную, но с синей кисточкой. Взгляд его при этом был полон достоинства, как у человека, выполняющего некую сверхважную миссию.

У него начался разговор с равом Йосефом, причем по тому, что обращались они при этом не друг к другу, а к туркам, было ясно, что те исполняют роль толмачей. Разговор был не очень долгим, так что путники, не понимающие, в чем заминка, но изрядно перепугавшиеся во время стрельбы, не успели ни как следует разволноваться, ни устать вытягивать шеи, чтобы разглядеть, как там идут дела у их обожаемого рава Йосефа. А обожаемый рав Йосеф, закончив переговоры, кликнул сына и велел ему принести лист веленевой бумаги, ручку со стальным пером и чернильницу. Все вышеперечисленное было немедленно извлечено из большой кожаной сумки с застежками в виде головы льва c разинутой пастью и головы верблюда, причем, когда сумку застегивали, получалось, что лев верблюда пожирает. Рав Йосеф обмакнул перо в чернила и что-то довольно долго сосредоточенно писал. Потом размашисто расписался, помахал листком, чтобы поскорее просохли чернила, и вручил его арабу. Тот, очевидно, главный у них, отдал какие-то распоряжения остальным и, взгромоздившись на верблюда, отбыл. Арабы в шарфах по-прежнему гарцевали тут и там с ружьями, направленными на перепуганных переселенцев, а рав Йосеф поднялся с камня и, не повышая голоса, начал:

– Друзья мои!

Мгновенно воцарилась тишина. Гробовая. Ибо запахло гробами. Люди словно закоченели. Даже арабы застыли, как памятники, на своих поджарых конях.