Четыре Любови

В Валентиновку он вернулся на следующий день, ближе к вечеру. Любовь Львовна сидела в кресле-каталке на веранде, уставившись в телевизор и не выпуская пульта из рук. Там были новости, и Лев Ильич отметил про себя, что у матери с каждым днем появляется все больше и больше вариантов оттянуться на чем-то, кроме родни. На всякий случай, чтобы не быть замеченным, он обогнул дом слева и зашел с восточной стороны, из сада, сразу на кухню. Любаша стояла у плиты и что-то готовила.

- Любовь Львовна! - крикнула она в сторону веранды, не поворачиваясь от готовки. - Белый корень добавлять в суп? Вам можно?

Звук телевизора убавился.

- Я предпочитаю сельдерей! - крикнула старуха. - От него выше тонус!

- Тогда не класть? - крикнула Любаша.

- Клади! - крикнула старуха. - Но сельдерей пусть всегда в доме будет!

- Договорились! - крикнула Любаша. - Я теперь куплю!

Идиллия просто... - подумал Лев Ильич с внезапной злостью. Он, конечно же, понимал, что бедная Любаша, став не по своей воле заложницей семейства Казарновских-Дурново, ни в чем не виновата: ни перед ним, ни перед Любой, ни перед его матерью. Разве что в доброте душевной в сочетании с собственной глупостью и невезухой...

Он стоял, облокотившись о деревянную перегородку между кухней и верандой, и наблюдал, как продолжается самоотверженное и безответное служение его семье неприкаянной Любаши.

Может, права Люба? - подумал он. - Когда столько доброты, любовь не главное? - Любаш, - позвал он ее негромко, - Любаша...

Любаша повернулась и замерла. Наверное, прочитала на Лёвином лице то, что уже сама знала, еще тогда, сразу после смертельного диагноза, и на что тайно надеялась, мучаясь от этого и страдая, как никто в этой семье.

- Ничего не говори, Лёва, - тихо сказала Любаша. Она отложила корень петрушки в сторону, сделала два шага к бывшему мужу и молча прильнула лицом к его плечу. - Ничего не говори...

Он и не стал. Просто обнял ее в ответ, как не делал никогда раньше: ни когда они были мужем и женой, ни потом, когда она стала приходить на "Аэропорт" и приезжать к ним в Валентиновку, и ходила так, и приезжала все пятнадцать лет вплоть до сегодняшнего вечера... Так, обнявшись, и стояли они под бульканье супа и думали каждый о своем: Лев Ильич - о том, что полюбить Любашу он не сможет никогда, а Любаша - что не ее в том вина, и не его, и никого... и еще, что все же надо не забыть купить сельдерей, как просила бывшая свекровь...

- Курица! - Маленькая стояла прямо перед ними с перекошенным от гнева лицом, они не заметили, как она появилась. - Всегда была курицей! - Лёва с Любашей растерянно расцепились и недоуменно посмотрели на Маленькую. Радуешься? - Маленькая смотрела на Любашу в упор, та сжалась от страха. Получила свое, наконец? Обратно получила? - звук телевизора на веранде исчез совсем. - Сколько лет ты всем голову морочила, в дружбу играла! А сама, выходит, часа своего ждала? Снова в Дурново захотелось? - она перевела дыхание и отчетливо произнесла: - Не будет этого никогда, понятно? Никогда этого не будет! И не смейте маму хоронить раньше времени, вам ясно?

Все молчали... Паузу нарушил дребезжащий старушечий голос с веранды:

- Нет, будет! Это пока еще мой дом, и здесь все будет, как я скажу. Это тоже ясно?

Люба Маленькая с ненавистью бросила взгляд на Любашу так, что та зажмурилась:

- И с этой уже договорились? С бабаней своей?

Тут же с веранды донеслось знакомое шипение, переходящее в жужжание:

- Лёва, я ж-ж-е прос-с-с-ила тебя, я ж-ж-е предупреж-ж-ж-дал-ла...

- Гады! - выдала напоследок Маленькая и побежала вверх по лестнице, к себе. - Гады! - крикнула она еще раз, уже сверху вниз, и со всех сил захлопнула за собой дверь.

Через пятнадцать минут Маленькая приоткрыла дверь, осмотрелась и быстрым движением прошмыгнула в спальню Льва Ильича. Она взяла в руки вуки-токи и отсоединила коробочку с динамиком от шнура. Затем спустилась на первый этаж там не было никого, все были в саду - зашла в бабкину комнату и поменяла местами микрофонный приемник с таким же на вид передающим звук устройством. Вернувшись обратно, в спальню наверх, присоединила микрофон к шнуру. Все выглядело, как и прежде, с одной лишь разницей: там, куда нужно было говорить, теперь можно было слушать...

До конца дня Маленькая больше вниз ни разу не спустилась. После разыгравшейся на кухне сцены Лев Ильич не мог найти себе места. Он даже сделал было попытку объясниться с падчерицей, поднялся для этого наверх, но она ему не открыла и на его робкий стук не ответила.

Как всегда в последнее время, он долго не мог уснуть - не давала покоя Люба Маленькая. Он даже поймал себя на мысли, что думает о ней, обо всем, что произошло сегодня вечером в его доме, больше, чем о Любе и о ее надвигающейся смерти...

Дверь его скрипнула и приоткрылась, когда он, уняв двумя таблетками неровный сердечный перестук, начал проваливаться в темноту.

"Глотов, наверное... - мысль явилась то ли в начинающемся сне, то ли в исчезающей яви. - Который на этот раз, интересно?.."