Четыре месяца темноты

– Папка, что ты?

Вместо ответа из глубины груди вырвался то ли стон, то ли рёв. Отец обхватил своими медвежьими руками косматую голову и опёрся на локти. Кайотов, широко раскрыв глаза, наблюдал, как на столешницу упала громадная блестящая капля и, разбившись, превратилась в лужицу.

Парень ощутил, как к лицу приливает горячая кровь.

– Папка, что ты! Не надо! Меня не выгонят! Я извинюсь. Я всё исправлю!

Он бросился к отцу и хватал его за руки, чтобы разглядеть лицо, чтобы вспомнить, каким он был прежде. Но воловья спина сотрясалась от новых рыданий.

Нет, ничего уже не изменишь.

Глаза у парня бегали, он искал, чем бы утешить отца, чем доказать, что он хочет быть на него похожим.

«А вдруг батя больше никогда не заговорит со мной?»

Кайотов испугался этой мысли так сильно, что слёзы брызнули из глаз, и голос его вдруг слился с плачем отца.

Землеройка

– Двенадцать, двенадцать, двенадцать! – кричала Люба, сбегая вниз по ступеням. – Слушайте все! Начало света! Начало света! Двенадцать, двенадцать, двенадцать!

Вся школа ходила на ушах. Мир весело вертелся.

Максим Кукушкин спускался по лестнице в жилетке и бабочке. Девочка чуть не сбила его с ног.

У Максима пухлые детские щёки, любопытные глаза, а волосы всегда лежат набок так, словно мама расчёсывает его утром целый час. В пятом классе над ним смеялись, но когда он в конце года вышел на сцену и запел высоким тенором в микрофон: «Jama-a-a-a-ica! Jama-a-a-a-ica!» – и принялся пританцовывать, да так уверенно, словно выступает уже много лет, его вдруг зауважали.

Взрослые думают, что у этого мальчика всегда хорошее настроение, и это почти правда.

Он защищает девочек и умиляется на хамелеонов и лемуров. Прошлым летом он с отцом ездил на Мадагаскар. Об этом Максим может говорить и думать чаще всего.

Парнишка, забывшись в потоке внутреннего восторга, не замечает, как поскуливает и напевает слова известной песни. Он пританцовывает и щёлкает по ступенькам каблуками, увлечённый музыкой, которая звучит у него в голове. Он не волнуется, что кто-то может услышать и увидеть его. Его руки держат невидимый микрофон, перед ним целый стадион, он спускается по загорающимся неоновыми огнями ступенькам…

– Двенадцать, двенадцать, двенадцать!

– Не кричи, ты мешаешь мне петь!

– Ты что, ничего не знаешь?

– Нет! А что я должен знать?

– Бежим со мной, скорей! Сегодня день волшебства.

Они пересекают лестничный пролёт и натыкаются на учителя биологии.

– Кирилл Петрович, скорее идёмте с нами! Мы ещё можем успеть.

Они увлекают его следом за собой. В рекреации тесно, все уже толпятся в ожидании чуда. Дети окружают молодого учителя и наперебой засыпают его вопросами. Кому-то нужно попить воды, кто-то хочет порисовать на доске, а кто-то – просто посидеть в классе. Кирилл Петрович отвечает односложно «да» или «нет» и пытается прорваться к дверям.

Вдруг дети объединяются, шепчутся и отправляют к Озерову своего посла. Это новенькая девочка с волосами как пружинки.

– Вы знаете, какое сегодня число?

– Двенадцатое декабря, – говорит Озеров, ожидая подвоха.

– Не просто двенадцатое декабря, – говорит она, сделав загадочное лицо, и продолжает шёпотом: – Сегодня волшебный день, который больше не повторится. Двенадцатое число двенадцатого месяца двенадцатого года.

Она вдруг широко открывает глаза и закрывает ладошками рот.

– Сколько-сколько?

Все начинают тесниться и смотрят на часы.

– Чего вы ждёте? – спрашивает Кирилл Петрович улыбаясь.

– Двенадцати часов двенадцати минут! Ох, осталась минута! Кирилл Петрович, вставайте, скорей вставайте с нами!

Дети стали образовывать круг. Люба развела в стороны руки. Слышался радостный смех и оживление, нетерпение оттого, что вот-вот будет 12.12.12 в двенадцать часов двенадцать минут.

– Что же случится?

– Чудо! Чудо! Единственный раз во вселенной!

Они увлекли его, схватив кто за руку, кто за рукав, и поставили в общий круг. Каждый из них был Озерову по пояс. Люба стояла рядом с ним, а её новая подруга напротив.

Внезапно в круг буквально втолкнули школьного психолога Агату Матвеевну, она смущённо поправила волосы, засмеялась и встала рядом с детьми. Землеройка заметила, что они с Кириллом Петровичем странно переглянулись.

– Тихо-тихо! – запела новенькая, вся дрожа от предвкушения и сжимая руки стоящих по обе стороны от неё ребят. – Нужно загадать желание ровно в двенадцать секунд! Кирилл Петрович, Агата Матвеевна, скорей, скорей! Придумывайте желание!

– Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Одиннадцать…

Все закрыли глаза.

И тут случилось чудо, длившееся всего мгновение.

Словно по цепи, по рукам передалось чувство, что всё, что ни случится впереди, – всё будет хорошо. И все, кто находился вокруг, стали в это мгновение одним живым существом.

Люба тайком приоткрыла глаза, пребывая в этой необыкновенной радости, и взглянула на лица детей. Все они как один стояли крепко зажмурившись, и девочка напротив старательно о чём-то просила, шевеля губами. Кирилл Петрович стоял ошеломлённый, смешно подняв брови домиком. Лицо Агаты Матвеевны было светлым, спокойным и красивым.