Четыре месяца темноты

Мальчик подошёл к краю стола и, не глядя на Монгола, произнёс равнодушно:

– Скоро я еду на международную олимпиаду по математике и надеюсь в ней победить…

Старик сидел, не открывая глаз, с блаженным выражением лица, сцепив ладони на затылке и расставив локти, словно загорая под невидимым солнцем.

– Это всё, что волнует мальчика?

Кротов промолчал, задумчиво занимаясь своим любимым делом – ковырянием столешницы.

– Где сейчас та девочка, которая ведёт себя как мышка? – спросил вдруг Монгол.

– Вы о Любе? Я не знаю…

Илья не хотел говорить о ней со стариком. Он хотел, чтобы всё вернулось и стало, как прежде, – чтобы они вели неторопливые беседы о жизни, обсуждали дальние страны и книги, играли в шахматы…

– Мальчик больше не разговаривает с девочкой-землеройкой?

Кротов разволновался и ответил торопливо, задыхаясь:

– А почему именно я?! Что, больше некому? Я не знаю, не знаю, о чём с ней разговаривать! Она всех избегает, а особенно меня! Мы видеть друг друга не можем, потому что сразу вспоминаем о… о…

Его голос захлебнулся. Руки опустились. Зачем старик спрашивает об этом? Пускай он молча достанет шахматную доску и фигуры, пускай в этот серый город вернётся солнце и, когда Илья войдёт в класс, на первой парте будет сидеть…

– Серая мышка и мальчик, который умеет быстро считать, – лучше всех знали новенькую девочку, любили её и не хотят отпускать…

Илья вспыхнул:

– Девочка! Новенькая! Почему все так её называют?! Разве кто-нибудь спросил её имя? Её звали Рада, неужели так сложно запомнить?! Неужели не ясно, что это значит? Я прочитал в одной из ваших книг! Вы тоже не знали, как её зовут?

Монгол чуть приоткрыл глаза и внимательно посмотрел на Илью.

– Старик вообще редко помнит имена. У него и у самого-то нет имени… Почему мальчик злится?

Кротов принялся грызть ноготь на большом пальце, потом резко согнулся пополам и начал копаться в рюкзаке, ругаясь:

– Глупые, глупые взрослые! Придумали машины и теперь не могут защититься от них!

Старик только видел его всклокоченную макушку над столешницей и слышал возмущённое сопение. Периодически из рюкзака вылетали какие-то скомканные бумажки и пакеты.

– Я знаю, что нужно делать. – На стол легла тяжёлая конструкция, состоящая из кнопок, лампочек и проводков. – У меня есть устройство, благодаря которому ни одна девочка больше не погибнет под колёсами автомобиля… Я сидел всю ночь… Я ещё не всё продумал… Этот механизм сможет остановить даже грузовик, когда он будет в двадцати метрах от ребёнка… Всем детям… – Илья снова начал задыхаться от волнения. – Всем детям нужно будет носить браслеты. Всех автомобилистов заставят установить принимающее сигнал устройство. Каждый браслет будет посылать сигнал и замедлять скорость автомобилей заранее, задолго до того, как машина доедет до перекрёстка. Вот и всё! Вот и всё!

Мир перед его глазами поплыл. Тающие айсберги медленно плавились под ресницами. Сквозь плывущие кристаллы льда невозможно было разглядеть Монгола. Мальчик сделал шаг и ещё один, пытаясь нащупать край стола.

– Я понял, – сказал он. – Теперь я понял, почему люди так суетятся из-за чьей-то смерти! Это нечестно, нечестно…

Талая вода хлынула потоком из глаз. В груди будто прорвалась плотина…

…Он почувствовал, как тёплая шершавая рука легла ему на затылок и придвинула к себе.

Илья не любил, как пахнут старики и старухи, но от Монгола шёл пряный запах степных трав – так пахло спокойствие. Перед глазами мальчика возникли бескрайние поля, крохотные фигурки лошадей медленно пересекали цветущую равнину. Илья уткнулся в вязаную кофту Монгола, и шерсть пропиталась влагой.

Они стояли неподвижно, и старик тихо повторял:

– Поплачь, мальчик, поплачь. Выгони вон горе…

Аладдин

Андрей смотрел на свою руку, заточённую в гипсовую тюрьму. Словно надписями, намалёванными на стенах заключёнными, его повязка и белый матовый каркас были испещрены различными изречениями и пожеланиями одноклассников и одноклассниц.

Естественно, всё это творчество рождалось на длинных уроках. А что такое школа, если не тюрьма, придуманная взрослыми, которые однажды уже отсидели свои сроки?

Только вот почему они сажают сюда ни в чём не повинных детей? Скорее всего, завидуют, потому что человек никогда в жизни больше не будет так свободен, как в детстве.

«Давайте же заберём у них эту последнюю радость. Кто за?» – и единогласно учителя и родители, сидя в каком-нибудь кабинете за круглым столом, поднимают руки.

Ползущие, перекинув через плечо язык, по ступеням своей карьерной лестницы, опустошённые от уборок, заведшие слишком много детей – взрослые белой завистью завидуют тем, кто лишён всякого имущества, не обременён браком, может раскидать вещи в своей комнате; тем, кто даже за свою жизнь не отвечает.

Такие мысли частенько посещали Аладдина, пока суровая цепь событий не привела его ночью в центр города, сонного, замерзшего и голодного, без дома, без денег, без образования, …