Четыре месяца темноты

Все участники представления стали выходить на сцену и подпевать. Выбор песни, которую хотя бы раз слышали все присутствующие здесь, в зале, от мала до велика, простые слова, словно рассказывающие о тех зимних месяцах, которые ещё предстояло пережить, необычный высокий голос девушки так сильно подействовали на юношу, что он тоже поднялся и запел вместе с остальными:

Ночь пройдёт, наступит утро ясное

Знаю, счастье нас с тобой ждёт.

Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная,

Солнце взойдёт!

Когда зазвучал припев, в зале уже не было никого, кто бы не пел. Сияли глаза, улыбались лица. Единое чувство охватило огромную толпу – детей и взрослых, слабых и сильных, весёлых и грустных.

Андрей различал голос отца в хоре остальных и его руку у себя на плече.

И ему казалось, что обязательно сбудутся, хоть и не верится, слова, повторяющиеся снова и снова и подхватываемые сотнями голосов:

Солнце взойдёт! Солнце взойдёт! Солнце взойдёт!

Озеров

Вслед за морозами в Город Дождей пришла короткая оттепель.

Густое прохладное облако поднялось от воды и окутало мостовую.

Они шли вдоль канала.

В метре от себя Озеров едва различал фигуру Агаты. Гулкое эхо её шагов звучало во влажном воздухе.

– Поверить не могу, что согласился так рано встать в зимние каникулы.

– Не ворчи, Озеров. Я поднимаюсь ни свет ни заря каждое воскресенье, всю свою жизнь, и никогда ещё, кстати, не пожалела об этом.

Она замолчала, и наступила непривычная для городского жителя тишина.

Девушка шла чуть впереди, словно давая Озерову возможность любоваться собой.

Город ещё спал, хотя сквозь туман уже пробивался первый утренний свет.

Белая пелена поглощала звуки – она так плотно обступила их, что казалось, будто вокруг не осталось никого живого, кроме идущих по набережной молодых людей.

Кирилл догнал её:

– Скажешь ты мне наконец, куда мы идём?

– Скоро сам увидишь, – ответила она невозмутимо, даже не взглянув на него.

Мост справа выплыл крылом парящего альбатроса и завис над каменным каналом. Едва слышался тихий плеск воды.

– Уже близко.

Озеров не заметил, как долго ещё они шли, когда сквозь туман начали вдруг проступать очертания необычного здания.

Сначала острая крыша колокольни разрезала дымку, как нос боевого линкора, затем в вышине сквозь пелену проступили грозные купола, и скоро вся громада монастыря бесшумно выплыла из серой мглы.

Озеров увидел, что храм располагался на острове в соустье двух каналов, и это делало его похожим на большое человеческое сердце.

Уже у самых стен Кирилл обнаружил, что монастырь был белым, а здание храма вблизи оказалось ещё монументальнее. Смело и свободно смотрели в небо шлемовидные купола, угрожая наступающей мгле. И было странно, что в Городе Дождей, полном уродливых строений, можно найти такую твердыню, которая день и ночь противостоит навалившейся темноте.

Где-то в вышине крикнула чайка, а потом неожиданно, гулко и звонко, ударил колокол.

Кирилл вздрогнул, и обрывки сна вылетели у него из головы.

– Ступени… – тихо сказала Агата, и вовремя, так как молодой человек едва успел занести ногу над каменной плитой.

Когда они приблизились ко входу, оказалось, что в городе кроме них есть ещё живые люди.

Тихо переговариваясь или молча прихожане заходили в храм и неспешно поднимались вверх по лестнице.

Внутри тоже как будто был туман, и Озеров уже не понимал – с улицы ли принесло дымку или это монах, позвякивая кадилом, щедро наполняет воздух благовониями.

Наверное, оттого, что людей здесь было много и все они в ожидании молчали, и оттого, что перед торжественными иконами мягко горели свечи, Кирилл ощутил давно забытое спокойствие, какое бывало с ним иногда, когда после долгих экспедиций он возвращался домой.

– Матвей Сергеевич тоже здесь? – осторожно спросил Озеров.

– Папа? – Агата подняла брови. – Нет, его здесь нет. Но он любит это место. У него тут много друзей.

Кирилл хотел было отпустить какую-нибудь остроту, но люди вокруг зашевелились, голоса сделались громче, и сквозь толпу прошёл пожилой священник.

Это был самый старый человек, которого Озерову когда-либо приходилось видеть. За ним проследовали три монаха, все высокие, широкоплечие, как на подбор, – пока старик двигался к алтарю, они заняли места, каждый перед своим аналоем.

Пожилой священник заговорил. Его скрипучий голос с надрывом звучал странно в наступившей тишине, словно перед людьми говорил человек, находящийся посередине между жизнью и смертью.

Многих слов было не разобрать, и Кирилл взглянул на Агату в поисках ответа на закравшийся вопрос.

– Нет, – покачала головой девушка. – Он не пьян. Просто с детства имеет дефект речи. Послушай, скоро начнёшь понимать, о чём он говорит.

И правда, спустя ещё полминуты Озеров почувствовал, что улавливает общий смысл речей старого монаха, и ему стало даже неловко от своих дурных мыслей.

Каждое слово давалось старику с трудом, и, как ни странно, именно поэтому его хотелось слушать.