Четыре рассказа

Сотрудники наперебой принялись убеждать, что, мол, что за ерунда, откуда такие панические настроения.

Убеждали неубедительно.

Лёнчик, кстати, даже и не пытался участвовать в этом хоре подхалимажа. Коле пора было уходить. Он все чаще путался в формулах. Стал забывать, как включается установка. А главное – Коля вызывающе посвежел и, кажется, перестал бриться. Этот румянец, этот бьющий через край темперамент, этот внезапный склероз вопили: «Коле пора уходить».

Судя по всему, ему оставалось жить лет двадцать. Максимум, двадцать пять. Через пять лет пребывания в институте он поглупеет настолько, что не сможет взять простейшего интеграла. Еще через десять, выйдя из школы, с трудом станет разбирать буквы и цифры.

И последние шесть-семь лет будут угасанием – ярким, красивым, полным жизненной энергии и безотчетной радости. Смерть как будто даст ему напоследок насладиться жизнью.

– Слушай, – спросил Лёнчик, прерывая водопад фальшивых утешений, – а ты с мамой своей знаком?

Все притихли, укоризненно глядя на Лёнчика. Говорить о маме, о существе, которое тебя убьет? Да еще в такой момент? Это было верхом бестактности. Но Коля даже глазом не повел.

– Конечно. Мы живем вместе.

Теперь мэнээсы с удивлением воззрились на завлаба. Да, многие из них знали своих мам, но старались держаться от них подальше. Все так делали, пока угасание не брало верх и не заставляло забыть о предстоящем ужасе смерти.

– Она очень хорошая, – продолжил Коля. – А твоя?

– Я ее пока не знаю, – ответил Лёнчик. – И знать не хочу.

Тут

Маму выписали из больницы. Мика под это дело взял три дня выходных. Продюсеры поворчали, но согласились. Теперь, когда бывший поэт дорос до хэдрайтера, он сам писал немного, больше редактировал молодых авторов. Три дня молодые могли пописать и без мудрого руководства. В крайнем случае, Мику обещал подстраховать Корнилов, хотя он и перебрался на плечах Микиного таланта до поста продюсера.

Мама держалась бодро, только немного припадала на правую ногу. Хотела было немедленно устроить генеральную уборку, но Мика чуть не в ноги ей бросился, упросил посидеть. Сам носился с пылесосом и новенькой, специально купленной чудо-шваброй. Мама руководила, поправляла и по привычке охала:

– Бестолковый ты, сынок, вот помру я…

– Не помрешь! – отвечал Мика, притирая пыль на древней хрустальной вазе времен брежневского изобилия.

– Жениться тебя надо, да кто ж тебя возьмет, такого охламона, – вздыхала она.

– Некогда мне жениться, – отмахивался Мика, подметая осколки свежеразбитой вазы, – у меня работы много.

– Хоть бы платили за ту работу, – завела свое мама.

И тут Мика не выдержал. Взыграло ретивое, он распахнул шкаф, вскрыл наивную заначку под носками и извлек на свет божий растрепанную пачку долларов.

Мама сначала испугалась, что Мика пошел кривой дорожкой и стал грабить банки. Потом сама себя опровергла («Да какой из тебя грабитель!»), но не успокоилась, пока Мика не предъявил стопочку авторских договоров. Ничего мама в этих договорах, конечно, не поняла, но его фамилию и инициалы, вписанные от руки, изучила тщательно.

Но еще больше встревожилась. Пришлось Мике прерывать уборку и срочно относить деньги в банк – непременно государственный! – класть на счет почти всю растрепанную пачку.

А когда он вернулся, то нашел маму безутешно заплаканную.

– Совсем вырос, – повторяла она, пока Мика растерянно гладил ее по седой маленькой голове. – Теперь и без меня можешь.

Где-то

Мама Лёнчику сразу же не понравилась.

Она была темноволосой и стройной. И лицо слишком спокойное, раздражающее. Раздражало потому, что такое выражение Лёнчик видел тысячу раз – у откопанных им тел.

Мама лежала в богатом темном гробу на столе в окружении целого моря цветов. Сам Лёнчик был против такой праздничной декорации, но набежавшие неизвестно откуда родственники и слушать ничего не хотели. Все эти люди, о существовании которых он раньше не подозревал, заполнили собой квартиру, переставили мебель, завесили зеркала и вообще вели себя по-хозяйски.

Лёнчик не выдержал и сбежал. Пошел в лабу, не очень понимая, что он собирается там делать в субботу вечером. К его удивлению, ключей на вахте не оказалось.

– Так ваш завлаб там, – пояснил вахтер.

И добавил, понизив голос:

– Слушай, а кто вместо него будет?

– Он и будет, – раздраженно ответил Лёнчик. – Он еще вас переживет.

И ушел, спиной чувствуя укоризненный взгляд седого вахтера.

Коля перебирал бумаги. Это были его собственные записи, длинные выкладки формул.

– Привет, Лёня, – сказал он, услышав звук открываемой двери. – А я тут считал, считал… А потом понял, что на первой странице знак перепутал. Минус вместо плюса…

Лёнчик сел рядом, но говорить ничего не стал. Что тут скажешь? Теряет завлаб хватку, это процесс неизбежный. И неприятный.

– Но вот что интересно, – Коля поднял взгляд, и Лёнчик с удивлением не заметил в нем печали, – совсем другая картина мира получается. Очень интересная. Смотри.