Четыре рассказа (СИ)

- Нет, - зевнула вдруг тётка от какой-то внутренней невыносимой тоски. - Протезом ногу до струпьев стёр. По полям набегался опять, на деревяшке наскакался, лежит, поправляется. А деревяшку его Марья за поленницу спрятала. В дрова… Устала Марья с этой его деревянной ногой по двору бегать. В бурьян приткнёт, за бочку засунет, а он - костыли под мышки, прыг-скок - и всё равно отыщет. Ну, поленницу-то перебирать он не станет: не догадается… Не придёт! Сказал только, чтоб ты…

Но, вскочив, изменилась тётка в лице. Кинулась к жестяным часам, висящим на белёной стене, опрокинув свою табуретку:

- Гляди-ка, остановились.

Перетягивает она торопливым паромным движением металлическую скрипучую цепочку, поднимает гирю часов повыше, повыше.

- Думала, приедешь - и заживём, а ты… Совсем одна, значит, я теперь осталась, - бормочет тётка Родина, подталкивая висящий маятник.

Ставит она табурет на место со стуком, будто желая вбить его в пол, срывает с себя косынку.

-…А Шарик - дурак! Всех охраняет, без разбора! - кричит тётка Родина. - Своих, чужих!.. А у самого на один двор, на собственный, и то сил давно никаких нету: так он измучился весь… И вот, двор наш охранять некому! И двора уже давно нет никакого, Федя! А он всё носится день-деньской, всех, всех сторожит! И его же за это убьют. Чтобы лаять не смел… Без охраны, одна я, с детишками, Федя… А Шарик - дурак!!!

* * *

Рассердившись окончательно, садится тётка к столу и отпивает с расстройства из крошечной своей рюмки половину.

- Крепкое какое, - вздрагивает, морщится, поёживается тётка, будто от мороза. - В горле даже горячо!

- Нет. Шарик - не дурак у нас, - качает головой Бухмин, глядит во тьму вина - красно оно, заморское, да уж больно черно - и не пьёт больше. - Он долг свой знает… Дурак - кто долга не понимает… И ты - не одна. Вы под моей защитой теперь… Кто там у них главный? Веди, показывай. Разбираться будем.

Накидывает тётка Родина косынку на голову, суетливо завязывает концы под подбородком и словно обмирает, уцепившись за край стола накрепко.

- Веди! - торопит Бухмин её, перепуганную.

-…Что ты! Никуда я не пойду, - приходит в себя тётка. - И тебе нельзя, одному… Все тут у них главные. Один главней другого… А сколько их, ты видал? Полным-полно. И они, Федя, войной не увеченные, на фронте не калеченные. Нельзя тебе одному к ним. Не пущу!..

- Дрова вернуть они тебе обещали?

- Какое там! - в сердцах машет на него рукою тётка. - Ничего они не вернут… Мы - русские, Федя! Значит, перед ними во всём виноватые. Перед всеми виноватые мы одни, всю жизнь… Судьба наша такая - терпеть. Молчком - и больше ни-че-го. Ничего нам не положено, Федя! Кроме этого.

- Ну! Ладно, натерпелись. Довольно!.. С мужиками завтра соберёмся, посчитаемся, кто кому чего задолжал.

- С какими мужиками? Про что ты?!. - шарит тётка пальцами по столу, торопливо сгребает шоколадные мельчайшие крошки в горку. - С Панькой? С Витькой? С Петром Иванычем, что ли? Полегли они все!.. Наших-то война выкосила! Один Славик без ноги вернулся… Федя, родной мой! Уезжай ты из села куда-нибудь подальше. Уезжай от греха! И побыстрей. Пожалей нас, Федя.

- Погоди! А начальство что же?

- Районное само их до смерти боится. Не связывается оно с ними. А здесь кто - начальство? Славик одноногий… Правда, ещё русские тут появились, из Астраханской области высланные. Многодетные. Семей пять… Бедные! Истинно православными себя называют и овцами. В трёх больших землянках, на том конце, совсем они тихо живут! Мужики бородатые у них, бабы в юбках до пят, и голодают они сильно, Федя, не получают почти ничего. То из-под снега корни выкапывали, а теперь травой пареной питаются, а - не ропщут: нельзя им. Терпеливые… Ох! Работают, работают без устали, что старый, что малый. Ломаются, себя не жалеют, от зари до зари. Со мной, в одной артели. А сами - бессловесные. Держатся наособицу. И знать ничего не хотят. Не разговаривают они ни с кем… Для них - что чеченцы, что мы: не чистые… А какие мы не чистые, если даже икон из угла никогда не снимали, а только шторкой их задёргивали?.. Засветло тебе уехать, Федя надо. Засиживаться до вечера нельзя: опасно. Горцы есть горцы, понимать надо. Они тебя уже видали. А если в лицо узнали - то всё: не выедешь ты отсюда. И не выедешь - и не спрячешься.

- Да кто кого запомнил? Брось…

- Ой, приметливые они! Это мы - не помним ничего, а эти - ничегошеньки не забывают, никогда… Уезжай.

- …Капитулировать, значит, предлагаешь, - помолчав, сказал тогда Бухмин спокойно, вставая из-за стола и заправляя гимнастёрку под ремень. - Ввиду численного их превосходства. Ты кому это говоришь? Мне?!. Нет. Сначала я им объясню кое-что. Одному да другому, третий уж не полезет.

-…Феденька! Не надо! Отдай нож! Не хватай!.. - вскочила тётка, всполошилась, кинулась к Бухмину. - Они, Федя, тоже натерпелись. Им контора слабо помогает… И по дороге они гибли. И тут им взять нечего, неоткуда, а жить - надо! У них, Федя, тоже - дети. Понимать надо!

- Да у твоих же детей, у сирот…