Четыре сестры

– Я ничего не говорила, потому что… мне это нравилось. Мне слишком часто кажется, что все читают мои мысли, как будто они написаны у меня на свитере.

Я ее хорошо поняла. Я сама скрываю все на свете, даже когда покупаю марку. Но нелегко ей будет найти другой секрет!

Когда пришла моя очередь сесть на скамью подсудимых, адвокат Мюгетта объяснила, что «тетя Валериана» – это была роль, чтобы я влезла в чью-то шкуру, такое упражнение для актера. А я добавила:

– Думаю, я неплохо сыграла, раз вы все купились!

– а почему она все время сморкалась и чихала? – спросила Беттина, глядя на вертящееся большое колесо. – Зачем эти ужасные звуки?

Мюгетта дала мне тычка под ребра.

– Она умирала от смеха! Хуже всего было в тот день, когда ее «вырвало» в раковину на кухне. Я уж подумала, что вы догадаетесь.

Вечером, когда я провожала Мюгетту до дома Брогденов, она спросила:

– Пойдем посмотреть котят на той неделе?

Я сказала «Хорошо», как раз когда Зербински открывала дверь. Мюгетта запела во все горло:

Хо! Хо! Денек что надо!
Хо! Хо! Я очень рада!

– Твои родители звонили, – сказала Зербински. – Они приезжают завтра, чтобы провести рождество с тобой.

Мюгетта с минуту молчала. А потом завопила еще громче:

Хо! Хо! Денек что надо!
Хо! Хо! Как я рада!

Я предложила:

– А что, если мы встретим Рождество вместе?

Беттина увидела Мерлина у большого колеса и побежала к нему по снегу. С моря дул ледяной ветер, но вокруг киосков полуденный воздух был теплой смесью неоновых огней, сахара и пара.

Она нашла, что он похож на корсара в полосатой вязаной шапочке и развевающемся шарфе. Она склонила голову набок, подставляя щеку, ему оставалось только нагнуться, чтобы ее поцеловать, но он не нагнулся. Беттина показала на колесо:

– Прокатимся?

– Если хочешь.

Он купил билеты, и они забрались в розовую кабинку. В следующую сели две маленькие девочки с мамой-наседкой.

– Ты пристегнулась? – спросил Мерлин.

Он проверил ее ремень и запер дверцу. Кабинка поползла вверх, выше, еще выше. Внизу Морской бульвар был похож на рукав рубашки на гладильной доске. Бабочками порхали снежные хлопья.

– Эти сережки тебе очень идут, – сказал Мерлин.

– Спасибо. Тебе тоже идет твоя шапка.

Он прыснул. Но глаза у него были грустные. Как будто думал, что она над ним смеется.

– Это правда, – заверила она.

И стало еще хуже. Она ясно, пронзительно поняла, что он просто не верит ничему хорошему, что она может о нем сказать.

– Я скоро уеду, – снова заговорил он.

– Уедешь?

Сердце Беттины взмыло, как маленький парашют: колесо разгонялось.

– Уедешь?

– Мои родители будут заниматься этим филиалом в Вильневе. Но…

Он потеребил шапку. Беттине стало смешно, потому что одно его ухо высунулось наружу. Она больше не находила это некрасивым, совсем нет, наоборот, это было так мило, так трогательно, что хотелось взять мочку двумя пальцами и чмокнуть ее.

– Но я не поэтому хотел с тобой увидеться.

А чтобы сказать мне, что ты меня любишь, балда. Уедешь ты или нет, мы все равно будем видеться. Сорок километров, подумаешь, каких-то полчаса на поезде.

Бульвар, снег и море кружились как декорации вокруг колеса. Было похоже на какой-то старый фильм, где герои беседуют перед картиной. Мерлин заговорил быстро-быстро: