Четыре сестры

– Что? – спросила Женевьева, разворачивая занавеску.

– Когда их в прошлый раз стирали…

– Молчи. Я знаю.

– Мама была жива. Это она отнесла их в прачечную.

– Дай вторую, пожалуйста.

– Меня это убивает. Неживые вещи живут дольше живых людей, это меня просто убивает.

Женевьева передвинула последние кольца по карнизу.

– А меня, наоборот, утешает. Благодаря вещам живые продолжают жить.

– …

– Подумай. Дом, Макарони, сундук на втором этаже, фотографии… Это хранители наших воспоминаний.

Она спрыгнула с табуретки и встала перед сестрой. Гортензия едва сдерживала слезы. Женевьева обняла ее и поверх плеча смотрела на повешенные занавески.

– Они помолодели. Комната тоже. Хорошо, что мы всё вычистили, убрали мебель. Теперь видно солнце.

Через десять минут в гостиную вбежала Дезире, ее ботинки были перепачканы землей из парка.

– Эй! – возмутилась Гортензия. – Ты нам тут все опять испохабишь! Мы только что два часа…

– Грубое слово – евро! – раздался голос откуда-то из-под лестницы.

– А я повторяю: испохабишь! И пошел ты на хрен, сопляк, играющий в шпиона!

Гарри высунулся из-под Макарони, раскрыв рот.

– Ого, сколько грубых слов!

– Ну и что? И во-первых, какого дьявола ты забыл под лестницей?

– Не меньше десяти евро! – заключил он, едва ли не облизнувшись.

– Не отвлекай меня от темы. Дезире! – рявкнула Гортензия. – Не топчи там, где чисто!

Женевьева подошла к Дезире и ласково объяснила ей:

– Мы ждем людей по объявлению. Все должно блестеть. Постарайся…

Она осеклась, ее вдруг осенило.

– Дезире, знаешь что?

– ?..

– Ты пойдешь в огород. Нарвешь там… э-э… порея, вот. Ты знаешь, как выглядит порей?

– Конечно. У него зеленые волосы.

Гортензия засмеялась:

– В огороде много зеленых волос для маленькой парижской головки. И да, заодно… топинамбур, ты знаешь, на что эта тварь похожа?

– Грубое слово…

– Парижане ни черта не смыслят в овощах.

– Порей я знаю! – рассердилась Дезире. – Сколько его нарвать?

– Чтобы сварить много-много супа.

– ОЧЕНЬ МНОГО супа!

Девочка вышла. Гортензия повернулась.

– А ты, Гарри, вылезай из норки.

– Я играю.

– Во что?

– В колдунчики.

– Под лестницей?

– Можно играть в колдунчики где угодно.

– Сам с собой?

– С Розеттой.

В дверь позвонили. Шарли вышла из кладовой, где пыталась урезонить раскапризничавшуюся госпожу Бойлершу. Женевьева побежала открывать.

На пороге стоял мужчина, руки в карманах пальто, воротник поднят. Он (как они вскоре заметили) прочищал горло каждые двадцать две секунды и шмыгал носом остальные тридцать восемь. Гость поздоровался.

– Шарль Монтешаль. Я по объявлению.

Шарли улыбнулась незнакомцу, он не улыбнулся в ответ.

– Шарлотта Верделен. Хорошее начало весны, не правда ли? Немного прохладно, но…

– Какие у вас тут деревья?

Такого вопроса они не ожидали.

– Э-э… Сосны…

– Клены, липа, грабы и…

– Беда. А комнаты, которые вы сдаете, выходят на море?

– Д… да.

Мужчина вздохнул с некоторым облегчением.

Но вдруг его глаза остекленели от ужаса. Он прижал к носу платок. В воздухе запахло ментолом и эвкалиптом.

– Это… эта живность! – произнес он умирающим голосом. – Уберите ее. Скорее.

– Что… какая живность, месье Монтешель? – спросила Гортензия.

– Монтешаль. Это… эта.

Бедняга раскашлялся, расчихался, судорожно ловил ртом воздух. Он указал пальцем на Ингрид, которая спокойно вылизывалась у камина. Потом, круто развернувшись, пулей вылетел в прихожую и распахнул дверь настежь. Глубоко вдохнул, как утопающий.

– Аллергия на все, – пробормотал он. – На пыль. На пыльцу. На злаки, папоротники, хвою. Клещей. Шерсть животных. Лактозу. Суль фиты. Киви. Орехи. Арахис…

– Сущий ад, – посочувствовала Женевьева.

– Вам надо лечиться, месье Машиналь, – посоветовала Гортензия.

– Монтешаль. У меня аллергия на врачей. Стоит только позвонить, чтобы записаться, как я покрываюсь экземой. Мне подходит только морской воздух.

– Очень жаль, – покачала головой Шарли. – Мне очень жаль, месье Моншиталь.

– Монтешаль. Мне тоже, поверьте.

Именно этот момент выбрала Ингрид, чтобы познакомиться с гостем. Она подошла к нему, задрав хвост вопросительным знаком. Полные ужаса глаза бедняги закатились под веки. Он простонал:

– Держите… это животное!

– Она вас полюбила.

– Они все меня любят, – пропыхтел он. – В том-то и беда. Они обожают меня обнюхивать…

– Сущий ад, – повторила Женевьева.

Гортензия подняла Ингрид и унесла в гостиную. Гость сокрушенно вздыхал. Он убрал носовой платок, и запах эвкалипта сразу стал слабее. Вдруг между его ног прошмыгнула тень. Он слабо вскрикнул.

– Майкрофт! – позвал Гарри, выскочив из-под лестницы. – Вернись!

– Майкрофт? – вопросил мужчина с агонизирующим всхлипом. – Кто это… Майкрофт?

Как бы в ответ крыса остановилась точнехонько у его ног и, уставившись на него красными глазами, обнюхала брюки.

– Вы правы, – серьезно сказала Шарли. – Животные вас любят.

Крыса юркнула в открытую дверь и задала стрекача.

Месье Монтешаль позеленел, посерел, оцепенел. Через полминуты, когда прошла оторопь, он протянул каждой по очереди дрожащую руку.

– Боюсь, что… Прощайте.

И тоже задал стрекача. Они слышали, как он удалялся по Тупику быстрым шагом, потом рысцой, потом галопом.