Четыре сезона

В дорогом отеле «Крещатик», в интерьеры которого навсегда, как угольная пыль в ладони шахтера, въелась убогость советской гостиницы, москвича-иностранца узнают тут же, не успеешь и рта раскрыть. За стойкой регистратуры фальшблондинка с пронзенной шпильками прической встречает маминой улыбкой. Ощущение неловкости гостя, вовсе не ждущего от хозяев особой чести, приходит еще в киевском аэропорту Борисполь, чуть ли не у трапа самолета. Подоспевший в зале прилета распорядитель такси, радушно провожая к окошечку, где зачем-то выписывают предварительный чек на оплату поездки, успевает сбивчиво рассказать, что его сестра до сих пор живет в Калуге, да и вообще делить русским и украинцам решительно нечего. Интересно, как завлекал бы распорядитель поляка или шведа? Воспоминаниями о проклятых ляхах и Полтаве? «Людмыла Пэтроуна, — горячо шепчет он табельщице. — Выпишите до центра товарищу из Москвы!»

Это вполне может оказаться случайностью, но украинских переводов Михаила Булгакова в киевских книжных магазинах я не обнаружил. Книг Булгакова в Киеве много, но все они на родном для писателя русском языке.

«Народные учителя, фельдшера, однодворцы, украинские семинаристы, волею судеб ставшие прапорщиками, здоровенные сыны пчеловодов, штабс-капитаны с украинскими фамилиями… Все говорят на украинском языке, все любят Украину волшебную, воображаемую, без панов, без офицеров-москалей…»

Теперь эта волшебная страна должна бы стать реальностью, должна избавляться от последних следов колониализма вроде ресторана «Санкт-Петербург», не нужного в любом городе, не только в Киеве, потому что ресторан этот неуютен, как вокзальный зал. В украинскую независимость я приехал впервые, но не перескочил из одной эпохи и из одной страны в другую — забор родной для меня речи оказался слишком высоким.

Михаил Булгаков крещен в Киево-Подольской Крестовоздвиженской церкви — ее можно увидеть и сегодня, если, спускаясь на Подол, свернуть на Воздвиженскую улицу. Имя будущему великому русскому писателю дали, как пишут биографы, скорее всего, в честь хранителя города архангела Михаила. К дому Булгакова идешь от Бабиного Торжка, из Верхнего Города, мимо стройного голубоглавого собора. От церковной площадки змейкой по Андреевскому спуску — парад туристических прелестей: бойкая продажа матрешек, армейских ушанок с кокардами Советской армии, латунных бюстов Юрия Гагарина и других типично киевских сувениров. Памятник персонажам комедии «За двумя зайцами», среди которых легко узнать молодого Олега Борисова, оказывается предупреждением о том, что в сотне метров от монумента — ресторан с аналогичным пьесе Михаила Старицкого названием. Досталось и Булгакову: открыть на Андреевском спуске бистро «У Турбиных» рестораторы пока не додумались, но кафе «Бегемот» с наглым котом на коньке над подъездом уже существует.

Двухэтажный дом номер 13 построил в конце последнего монархического века России богатый купец. Второй этаж, квартиру номер два, хозяева специально планировали под сдачу. Большая семья Булгаковых переехала сюда в 1906 году и заняла все семь комнат. Музей здесь открыли к столетию писателя, за полгода до развала последней московской империи, но покаяться не успели: в советской литературной истории Булгаков так и остался, по существу, нереабилитированным, хотя он вовсе не был активным диссидентом и свободу творчества, пусть и от безнадежности, искал в письмах и телефонных звонках правительству. От советской власти Булгаков так ничего и не дождался ни при жизни, ни после смерти. Измученный театральными критиками, невозможностью писать и ставить в театре то, что хочется, а не то, что требуется, невозможностью не то что навсегда бежать из страны, но хотя бы на время из нее уехать, Булгаков решился даже написать пьесу о Сталине, но и такой жест примирения власти не приняли.

Булгаков совершенно не случайно стал кумиром советской интеллигенции через четверть века после смерти, во второй половине шестидесятых, по замечанию Мариэтты Чудаковой, «на излете общественного подъема, переходившего в судорогу». Либералы искали объект поклонения, при этом символу веры приписывали те ценности, в которых сами нуждались, этим ценностям в лице Булгакова и поклонялись. Поэтому нечего удивляться сейчас при взгляде на московские афиши: театры торопятся ставить «Мастера…» и «Мольера», потому что пришло новое судорожное время.

Московский квартал Булгакова — Патриаршие пруды, не любимая им самим, но возведенная его поклонниками в ранг мавзолея квартира на Большой Садовой да пошлое кафе «Маргарита» на углу Малого Козихинского, заповедник для восторженных иностранцев. А киевский мир Булгакова — лубочный Андреевский спуск; улица, как и московский Арбат, потерявшая сердце и душу.