Прижавшись спиной к шелковым подушкам, она чувствует, как что-то внутри нее, называемое кровью, барабанит по коже. Оно просится наружу.
– Моя госпожа должна лечь, – настаивает служанка. Госпожа ее не слышит. Она знает, что чувствует, должно быть, как разбилось сердце. То же самое она чувствовала, когда умерла ее мать, но почему-то на этот раз все намного хуже. Все, что она знает сейчас – это что ей нужно от этого избавиться.
Госпожа чувствует сильное давление, как будто весь мир сжимается у нее внутри. Теперь он в животе, масса горя. Теперь он в груди, давит на грудную клетку. Теперь он в горле – и полный мякоти мешочек разрывается.
Госпожа не знает, к чему это ведет, но знает, что это заставит ее почувствовать себя лучше. Итак, она открывает рот, и оно исходит из нее: брызги малинового цвета на белой ночной сорочке и медово-шелковом одеяле, и даже на пальцах ног в носках. Ее служанки отпрыгивают назад.
Госпожа думает, это прекраснее всего, что она когда-либо видела. И она чувствует себя намного лучше. Почему вы так на меня смотрите, хочет она сказать своим служанкам.
Но когда она открывает рот, из него не вырывается ни слова. Вырывается лишь то, что называется кровью, и вырывается свирепо.
Госпожа чувствует, как погружается в постель, как ее тело обволакивают подушки, тоже окрашенные в красный цвет. Она наклоняет голову и смотрит, как красный пропитывает ночную рубашку. У груди тепло, а потом очень холодно.
Ее служанки теперь быстро двигаются, кричат друг другу, спрашивают, что им делать. Одна из них задает вопрос, не отправить ли за
Госпожа не боится. Она позволяет себе вновь обратить взгляд в потолок. Если дать ему скользить и расплываться, она сможет заставить крылья журавлей двигаться вверх-вниз. Тростник качается из стороны в сторону.
Она думает о мужчине, когда-то мальчике. О женихе. Она планировала ждать его всегда. А он обещал дождаться ее. Ей приходит в голову мысль, что он все это время ей лгал, но она предпочитает прогнать ее. И она думает, что это уже не имеет значения. Все закончилось, слава богу, закончилось.
Ее служанки теперь притихли, боясь пошевелиться. Они смотрят на нее со слезами на глазах. Многие все еще всхлипывают. Она помнит тот день, когда приехала сюда, когда была просто болезненной девочкой-сиротой. Она все еще болезненная девочка-сирота, но, по крайней мере, теперь знает, что это не все, чем она является.
Журавли над ней складываются и расправляются, их крылья манят ее вперед. Она тянется к ним и чувствует, как ускользает, чувствует, как ее тело уносится в небо. Она раньше не знала, что умеет летать.
Позже, когда ее любимому сообщают новость (но не на глазах у его новой жены), ему говорят, что она умерла в покое. Ему не говорят, что она начала кашлять кровью, что не могла остановиться. Они не говорят ему, что кровь затопила ее изнутри.
2
В какой-то момент ночью начинается вьюга. Когда я просыпаюсь, дыхание вырывается серыми облаками. Утро. Мир снаружи застыл. Я остаюсь в постели еще немного и закрываю глаза. Пальцы на ногах немеют от холода.
По утрам, подобным этому, я разворачиваю наполненные теплом воспоминания детства в надежде, что они согреют меня. Вот одно из них: тепло, исходящее от солений, которые моя бабушка готовила в больших коричневых банках. Позже, к обеду, обжаренная соломка лежала, острая и вкусная, рядом с ломтиками свинины и картошки. Или другое: жар в складках шарфов на маминой шее. И самое главное: видеть снег, сидя на плечах у отца. Моя голова обращена к небу, а его плечи согревали впадины моих коленей. Если сможешь поднять меня еще немного повыше, убеждала я его, тогда мне удастся увидеть, как выглядит снег, прежде чем он превращается в снег.
Когда в нашу маленькую рыбацкую деревушку приходила зима, холод не двигался. Вместо этого он повисал в воздухе. Мой отец говорил, что холод прилипает ко всем каплям воды, которые еще не нашли своего дома в океане, и именно поэтому он пристает к нашей одежде, волосам и даже к нашим костям. Я любила холод, любила то, что он собирал нас всех в доме. Чем холоднее было снаружи, тем теплее становилось внутри, мы вчетвером обвивались друг вокруг друга, как кошки, слизывающие тепло.
Когда я открываю глаза, я опять в каморке магазина. Я вижу красное одеяло, одежду, висящую на стене, коричневое дерево раздвижной двери. Солнце взошло, а это значит, что я не должна от него отставать.
Я засовываю руки под колени, надеясь хоть на мгновение удержать тепло. Под ними я представляю плечи отца.
Нам сказал, что сегодня доставки не будет. Он говорит, слишком много снега, никто не может попасть в город.
– Подмети крыльцо, Джейкоб, пожалуйста.
Я надеваю меховые сапоги, исчезаю в пальто.