Четыре сокровища неба

– Смотрите-ка, кто наконец-то пришел навестить старых Нама и Лама, – говорит Нам, изображая возмущение. Лам поднимается, чтобы принести еще один стул. Но я смотрю на лицо Нельсона, оно белое. Он использует это слово не просто так. Он говорит нам то, что изменит все.

Лам возвращается со стулом и ставит его у стола. Обед состоит из вяленой рыбы и приготовленного на пару риса, рыбные позвоночники теперь обглоданы дочиста и сложены в наши миски. Нельсон подходит к стулу, но не садится. Он смотрит сквозь нас. Нам хлопает в ладоши перед лицом Нельсона.

– Ау! Ты заболел? Хочешь чаю? Джейкоб, принеси имбирный чай.

– Произошла резня, – говорит Нельсон, прежде чем я успеваю пошевелиться. – Двадцать восемь человек погибли, еще пятнадцать ранены. Все китайцы.

На этот раз мы все слушаем. Свет в комнате становится болезненно-серым. Рыбьи кости распадаются на глазах, комфорт еды забыт, теперь это лишь напоминание о костях и смерти. Первым нарушает молчание Нам.

– Это не может быть правдой. Где ты это слышал?

– По всему городу, – говорит Нельсон. – Скорее всего, новость появится в газете. Рок-Спрингс, Вайоминг. Белые шахтеры принесли в Чайнатаун оружие и открыли огонь. Некоторые говорят, что там горели здания с телами внутри.

Помимо моего желания, перед глазами мелькает иероглиф «огонь», 火, оранжевый, злой и облизывающий. Нельзя написать иероглиф огня, не включив в него также символ «человек» – 人. Огонь – это человек, зажатый между двумя языками пламени.

– Нет, – говорит Нам. Мы все понимаем: это слово бессмысленно, потому что то, что говорит Нельсон, должно быть правдой. Мы поворачиваемся, чтобы посмотреть на переднюю часть магазина, как будто ожидая, что сейчас сюда вломится толпа, на этот раз с винтовками и дробовиками вместо плакатов.

Нельсон падает в кресло. Я не знаю, что сказать. Никто из нас не знает. Все, что мы можем – это представить китайцев, которые, должно быть, кричали и убегали. Но их крики были бессмысленны. Они поднимали руки в знак капитуляции, молясь в прицел. Все бессмысленно. Все напрасно, кровь хлынула из их тел, и они сгорели. Я переворачиваю ладони, глядя на темно-синие вены на запястье. Та же кровь, что нагрелась под тем же солнцем. Так мы сидим, пока не слышим, как открывается дверь и звенит звонок. Какому-то клиенту что-то нужно. Так мы вспоминаем, что еще живы.

18

Проходит два дня, прежде чем мы видим что-то об этом в газете. Я должна была делать последние приготовления к отъезду, но известие о резне застревает во мне, делает мои движения вялыми, голову – полной воздуха. Уильям говорил о несправедливости по отношению к китайцам, но я никогда не представляла себе ничего подобного. Неужели этой резне тоже предшествовали толпы? Я думаю о Наме и Ламе, и о дробинах, простреливающих магазин.

Деньги под моей подушкой остаются спрятанными, непересчитанными. Это раздражает Линь Дайюй, которая не может перестать говорить о путешествии. «Чем эта новость отличается от того, что ты уже знаешь? – продолжает спрашивать она. – Мы уже знаем, что такое Америка. Вот почему мы должны вернуться домой».

У меня нет хорошего ответа. Она права. Но от горящих тел мне дурно. Мне снятся небеса, из которых льется кровавый дождь, и когда я просыпаюсь, руки лихорадочно ищут под рубашкой сердце, чтобы убедиться, что оно все еще бьется, что моя кровь все еще принадлежит мне.

Когда новость выходит, она появляется на второй странице «Шахтера города Пирс». Заголовок небольшой, прямо под рекламой нового средства для чистки обуви: «Бунт горняков: шахтеры бросаются в бой».

В заголовке не используется слово, обозначающее произошедшее. Резня. В нем не упоминаются двадцать восемь погибших, пятнадцать раненых, сгоревшие тела. Я перехожу к статье и вчитываюсь в каждое слово. В ней говорится, что «горняки в Рок-Спрингс, недовольные несправедливой практикой найма, которая притесняла их в пользу китайцев, взяли дело в свои руки, устроив беспорядки в Чайнатауне. Хотя исход бунта был далек от идеала, нельзя игнорировать тот факт, что насилие сопровождалось смягчающими обстоятельствами».

Я перечитываю последнюю фразу. Ищу, что означает «далек от идеала». Была ли смерть двадцати восьми человек далекой от идеала? Тот факт, что они оказались в ловушке в своем собственном городе, в месте, которое они создали для себя? Что их тела валяются на улицах, кровь смешивается с грязью, окрашивая землю?

Я беру газету с собой в гостиницу «Твинфлауэр». Белые лица, мимо которых я прохожу, неотрывно смотрят на меня – цветные пятна в поле моего зрения. Я впервые испытываю к ним презрение, как будто они несут прямую ответственность за то, что произошло.