Четыре стороны сердца

– Не пугайтесь, – сказала Фанни Анри Крессону, – я всегда путешествую с целой грудой чемоданов, что наводит ужас на тех, кто меня принимает, но, как правило, раскрываю от силы один из них.

Людовик бесследно исчез, и Анри занервничал.

– Ну куда он делся? А вы, наверно, устали… Ох, ну до чего же он глуп, этот парень!

– Не забудьте, что я приехала как раз для того, чтобы напомнить всей Турени, что он совсем не глуп.

И тут в поле их зрения появился торжествующий Людовик, только совсем не с той стороны, откуда они его ждали, а с противоположной; теперь он уже явно освоился с тележкой и, остановив ее рядом с ними, начал сваливать туда чемоданы, саквояжи и шляпные картонки.

– Ничего себе, вот это багаж! – воскликнул он.

Анри Крессон вздрогнул, сочтя это за грубость, но тут Людовик добавил:

– Нам повезло! Это значит, что вы погостите у нас подольше.

И молодой Крессон обратил к Фанни лицо – неправдоподобно юное, с такими беспомощными глазами и пухлым ртом, готовым к улыбке и ясно говорившим о его доброте, что Фанни Кроули подумала: «Как он изменился! Теперь он намного симпатичнее, чем тот зять, которого я знала прежде».

Она проследила за тем, как он заталкивает часть ее вещей – остальные оставили на вокзале, их должны были привезти позже – в кабриолет своего отца, и опять поправила шляпку. Анри Крессон распахнул переднюю дверцу, и Фанни села в машину, конечно показав при этом ноги, которые Анри Крессон, конечно, не преминул окинуть зорким плотоядным взглядом опытного соблазнителя.

* * *

Людовик обошел машину сзади и втиснулся на краешек сиденья, между двумя довольно жесткими чемоданами и шляпной картонкой, из которой торчал край папиросной бумаги.

– Разве это не вы поведете, Людовик? – вдруг спросила Фанни; от неожиданности Анри Крессон заглушил мотор.

Потом снова включил зажигание и, только проехав метров двести, ответил:

– Знаете, Людовик не водит машину со времени того… случая.

– Но ведь это не он тогда сидел за рулем, – строго возразила Фанни.

– Вы единственный человек, который об этом помнит, – тихо отозвался Людовик и, подавшись вперед, прижался щекой к плечу своей тещи.

Его жест растрогал даже Анри Крессона, и тот на секунду отвлекся от дороги, хотя оба его пассажира предпочли бы, чтобы он глядел вперед. Ибо Анри Крессон явно считал, что все шоссе проложены лично для него, и дивился каждой встречной машине, а пейзаж на обочине видел только в зеркале заднего вида. Даже Фанни – казалось бы, особа в высшей степени рассеянная – озабоченно поглядывала на Людовика, который, прищурившись, не смотрел на них обоих вплоть до той минуты, пока не пришел в себя, после чего поднял голову и улыбнулся ей, – так улыбаются дети в классе, когда их разбирает безудержный смех.

– Боже мой, Анри, дорогой, зачем вы так гоните машину? – спросила гостья. – Вокруг такой прелестный пейзаж, просто поразительно!

– Подумаешь! – буркнул тот и прибавил скорость. – Это еще что!.. Вот увидите – наш дом будет пошикарнее.

– Ну что ж, ничего не поделаешь, – ответила Фанни, закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

А Людовик со своего неудобного места любовался изгибом ее шеи и чистым, точеным профилем, одним из тех прекрасных кротких профилей, что иногда на краткий миг мелькнут в окне вагона и исчезнут, оставив пассажирам встречного поезда томительное воспоминание, которое потом будет преследовать их всю жизнь.

– Нам осталось ехать всего три километра, – печально промолвил молодой человек. – А мне так хотелось узнать вас получше.

– Вот и я хотела бы общаться с вами подольше, милый мой зять, – со смехом ответила Фанни. – Ведь я видела вас, мне кажется, всего трижды: когда Мари-Лор познакомилась с вами, потом в день вашей свадьбы и еще раз – в одном из тех ужасных заведений, куда вас определили на лечение после несчастного случая.

– Да, я прекрасно это помню! – вдруг воскликнул Анри Крессон. – Вы даже разрыдались, когда вышли из палаты. Меня это особенно поразило потому, что за те три месяца только вы одна и заплакали над ним.

Наступило молчание.

– Да, я помню… – прошептала Фанни; ее глаза были по-прежнему закрыты, лицо не дрогнуло. – Помню, что он был одет… простите, Людовик, вы были одеты в белую тиковую пижаму, сидели в садовом кресле и спали, а ваши руки, от локтя до пальцев, были привязаны к подлокотникам, хотя вы выглядели кротким, как ангел. Да… признаюсь, я заплакала. И не столько над вами… Я надеялась, я была абсолютно уверена, что вы выздоровеете, да-да, что вы очень скоро поправитесь. Нет, я плакала над всеми теми, кто не плакал.

– Но… но мужчины ведь не плачут! – возразил Анри тоном обиженного ребенка.

* * *

Наступило долгое томительное молчание, царившее в салоне до самой Крессонады.

Когда Фанни вышла из автомобиля, который описал элегантный полукруг перед домом, она снова выглядела веселой и невозмутимой.

5