Четыре стороны сердца

Около двух часов дня Людовик пробрался, в отсутствие Фанни, к ней в комнату и подошел прямо к кровати. Она застелила ее покрывалом, и, только откинув его, он увидел на простынях складки и вмятины – следы их долгой ночи. Ставни остались распахнутыми, повсюду были разбросаны вещи Фанни, в ванной лежала ее ночная сорочка. И Людовику почудилось, что это бледно-розовое длинное скомканное одеяние ждет его, как ничья другая ночная рубашка никогда не ждала и не будет ждать. Он взял ее, поднял, потерся о нее щекой, уткнулся в нее лицом.

Внезапно чье-то покашливание заставило его вздрогнуть. Он обернулся и увидел Мартена. Мартен, как всегда, выглядел бесстрастным – или глупым, это как посмотреть. Странное дело: за долгие годы, отмеченные взаимным умалчиванием некоторых фактов, Людовик привязался к дворецкому, считая его безобидным существом, то есть непохожим на других членов семьи. Они долго глядели друг на друга, и Людовик разозлился на себя за этот испуг, разоблачивший его «виновность»; однако делать было уже нечего, и он медленно положил рубашку обратно на стул.

– Какая красивая ткань, – сказал он с завистью, словно ему и впрямь захотелось иметь нечто подобное.

На лице растерянного Мартена отразилось то же чувство, и это ужасно развеселило Людовика. Схватив сорочку, он с хохотом приложил ее к груди Мартена и повернул его к зеркалу, – увы, она не сделала дворецкого, с его лысиной и надменной осанкой, более привлекательным. После секундного созерцания своей фигуры Мартен с бесстрастным лицом вернул молодому хозяину предмет его грез.

– Да, приятное будет впечатление, – сказал он удивленному Людовику.

Тот не сразу уловил запах духов, неизменно выдававший присутствие его мачехи, где бы она ни была, – сложный и победоносный, как трубы «Аиды»^[23]. Закутанная в халат с пестрыми разводами, она высилась в дверном проеме, а из-за ее спины выглядывала тучная дневная сиделка, явно не одобрявшая то, что она видела.

– И кто же из вас двоих собирается щеголять в таких пастельных тонах? – мрачно осведомилась Сандра. – Неужели это для нашего приема?

Людовик и Мартен заговорили наперебой, стараясь успокоить ее:

– Да нет, никто… Это просто шутка!.. Я только сказал Мартену, что при крещении он, наверно, выглядел очень мило в распашонке такого цвета… Да он и сейчас выглядит очень мило – смотрите, какое у него невинное, детское лицо…

Людовик то и дело запинался, и Сандра бросила подозрительный взгляд на дворецкого, желая проверить, не осталось ли чего-нибудь детского во внешности ее надменного слуги.

– Я думаю, он в любом случае был не в розовом, а в голубом: мальчик – он и есть мальчик, что ребенок, что взрослый. Ладно, бог с ним… – вздохнув, заключила она и обратилась к Людовику: – Твоя названая мать разве не дома?

– Моя названая мать? – удивился тот, видя таковую перед собой.

– Ну не я же! Я спрашиваю про твою тещу, мать твоей жены Мари-Лор…

– Ах вот что… ну конечно, – с улыбкой ответил Людовик, – теперь понятно.

Мартен незаметно подталкивал его, побуждая выйти из ванной, но мачеха прочно стояла в дверях. Багровый цвет ее лица, даром что чуточку поблекший за последние три дня, все-таки напоминал скорее о фовистах^[24], нежели об импрессионистах.

– Фанни… ну конечно Фанни… Как странно, а я и не считал ее родственницей, – пролепетал Людовик.

– Прошу меня простить, мадам, – вмешался дворецкий, который, почуяв надвигавшуюся опасность, подошел к двери.

– А куда это вы спешите, Мартен? Вы так и не объяснили мне, ни тот ни другой, что вы собирались делать с этой розовой тряпкой? Ладно, тем хуже! Я смотрю, эта комната совсем не обставлена, – заключила она, неодобрительно покачав головой. – Я знаю, что у бедняжки Фанни нет в Париже стометровой квартиры, но здесь-то, в этой спальне, я же ей предлагала поставить всю необходимую мебель! Ну и ну…

12

Небо стало бледно-голубым, а на следующий день и вовсе лазурным. И лицо Сандры тоже сменило свой цвет сырого мяса на серовато-синий, весьма напоминающий синяк. Успокоенная этой переменой, она полюбовалась своим красивым, уже не таким кровавым профилем и назначила партию бриджа во второй половине дня у себя в спальне, пригласив Фанни и Мари-Лор (мужчины в этом доме глубоко презирали бридж). Правда, обе дамы уже много лет не участвовали в карточной игре и, следовательно, были слабыми партнершами, в отличие от четвертой участницы – «королевы», в миру носившей имя «мадам де Буайё», – по словам Сандры, «полученное от двоюродного деда Людовика XVI» и, по ее же словам, «способное уберечь от любой гильотины».