Четыре стороны сердца

В какой-то миг, при воспоминании о ночи с Людовиком, Фанни обуяло такое острое желание, что она обернулась и села рядом с ним, не смея, впрочем, коснуться его даже кончиком пальца. И это табу, эта невозможность станет одним из самых сексуальных воспоминаний о ее любовном приключении. Внезапно она подумала: «Он безумец, а я развратница». Эта мысль, никогда, ни разу доселе не посещавшая ее, вдруг встала перед ней с убийственной ясностью ложных представлений, которые можно примерять к себе лишь в случаях усталости и сомнений, доведенных до крайности. Она посмотрела в сияющие, устремленные на нее глаза. Наверное, ей нужно было сейчас искренне ненавидеть его, чтобы он это почувствовал, чтобы его взгляд померк, помутился, чтобы она вернулась к прежнему, более реальному образу себя самой и Людовика – иными словами, к образу заблудшей женщины, оказавшейся вдали от Парижа и влюбившейся в деревенского верзилу, комплексующего из-за своей одинокой жизни.

16

До знаменательного праздничного приема оставалось еще шесть дней, и в доме все без исключения задавались одним и тем же вопросом: хватит ли Сандре упрямства, чтобы встать и выйти к гостям? Она грозилась домочадцам сделать это, невзирая на багровый цвет своего лица и на шумные возражения Анри.

Людовик и Фанни встречались каждую ночь, после совместно проведенного дня, и Филиппа это уже начало нервировать. Но он отлично знал, что в этом провинциальном кругу боязнь скандала была куда сильнее любопытства. А еще он знал, что рискует быть выброшенным за дверь все тем же Анри, доселе необыкновенно любезным и обходительным; ему уже не раз доводилось попадать в такие ситуации, и это очень скверно кончалось для свидетелей (в том числе и для него самого), так что…

В конечном счете самым прозорливым из гостей Крессонады оказался пес Ганаш. Пленившись с первой же минуты женщиной, которую все звали Фанни, – воплощением аромата, мягкости и женственности, – он очень скоро понял, что она делит свою привязанность – конечно, временами – между двумя обожателями, причем сам он оказался на втором месте, после худого верзилы по кличке Людовик, прекрасного бегуна на длинные дистанции, доброго, но слишком рассеянного. Двое других хозяев его вообще не замечали. Так что единственной заботой Ганаша была необходимость уворачиваться от коварных пинков Мартена. Ну а самым главным хозяином, которого он обрел в этом просторном, неожиданно обретенном жилище, был человек, называемый Анри, с громовым голосом и властными замашками (хотя в душе и сентиментальный), слишком часто отсутствующий, но, несомненно, повелитель здешних мест. Повелитель над всем и всеми, кроме другого человеческого существа, обитающего – увы! – слишком близко от комнаты хозяина. Это была дама, испускавшая тяжкие вздохи и еще другие звуки, доселе никогда им не слышанные. Вот там-то и таилась главная опасность, не напрасно же хозяин Анри научил его избегать ее комнаты и пробираться к нему на ночь через узенькую дверцу коридора. И только в саду, на террасе и реже в машине хозяин Анри открыто признавал их особые отношения, величая Ганаша «мой старичок», или «милая моя дворняга», или прочими, не менее глупыми прозвищами, и эти слова, произносимые с ворчливой нежностью, согревали сердце бездомного пса. В голосе Анри собака явственно чуяла, увы, человеческие отзвуки своего собственного лая. Они лаяли одинаково, но это заметил только один человек – чуткая Фанни. 17

Небеса словно издевались над людьми: то баловали их приятным предосенним солнышком, то угнетали тяжкой, удушливой жарой, то заливали грозовыми дождями. Погода менялась каждые два часа, и Турень походила на Нормандию. Все казалось зыбким и в доме, и за его стенами. Не менялся один только Людовик: взгляд Людовика, свитер Людовика, руки Людовика, счастье Людовика – все было здесь, рядом, и Фанни не могла – да и не хотела – отказываться от этого. Нет ничего легче, как возбудить в другом человеке влечение или страсть, но самое жгучее счастье состоит в том, чтобы делать лишь одно – смотреть и видеть. Так вот, никто и никогда не смотрел на Людовика с желанием превратить его жизнь в долгий, нескончаемый подарок. Никто не хотел баловать его, развлекать, развивать его способности. Так же как никто не пожелал лечить его – ни от воображаемого безумия, ни от безнадежного одиночества. Одна только Фанни уделяла ему время, помогала советами, отдавала всю себя.

А широкие тенты над террасой трепетали под ветром, пропитывались солнцем и дождями. Дни проходили один за другим, похожие как две капли воды, и так же проходили их ночи, всегда слишком короткие, всегда слишком желанные. А как же Квентин… как быть с Квентином? Разве имела она право любить кого-то так же пылко, как Квентина? Пройдет еще несколько дней, затем этот прием, на котором Людовик будет реабилитирован (может быть), а потом она уедет, и снова начнет работать, и забудет своего слишком юного, ненормального любовника.