Четыре туберозы

Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня,
К тебе припадаю,
К твоему зелёному раю.
Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня.
Годы за годами, вёсны за вёснами,
В каменных стенах,
В вечных изменах,
Словами — путами косными
Держали меня мёртвые люди.
Меня ласкали их женщины,
Пантерам подобные женщины,
Меня душили их истины,
Безглазые, тёмные истины,
И под грохот машин, под гуденье грузных колёс,
В этом сне без грёз,
Некогда было мне думать о радостном чуде,
Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем,
Струистым червонцем,
С серебряным зеркалом студёных озёр,
С ключами, звонко поющими,
По камням бегущими,
С горьким запахом вечерних лугов,
С дальними контурами голубеющих гор,
Со всем, что без слов
Душе говорит и глаза слезами туманит
И сердце ранит
Тоской по приволью,
Сладкою весеннею болью.
Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми,
Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми,
Птичьими переливными свистами.
К тебе, о Мать,
Я пришёл умирать.
Ты меня вспомяни и, когда я умру,
Ввечеру
Над телом моим зажги заревое священное полымя.
Приюти.
Прости.

III. ДНЕВНОЕ

ГОРОД

А. Кондратьеву[92]

Зубцами острыми подъемлются палаты,
Восходит дробный гул к небесной тишине,
Как будто древний зверь, огромный и косматый,
Вздыхает тягостно в тысячелетнем сне.

О, Город! Смерть тебе! В твоей бесстыдной власти

Ты обратил Мечту в рабу своих утех,
На ложе из огня ты в корчах сладострастий
Сплетаешь Красоту и дымно-чёрный Грех.

Ты плавишь лаву душ в твоём проклятом горне,

Что смеют в тайных снах, свершаешь наяву,
И с каждым новым днём возносишь всё упорней
Багровым заревом венчанную главу.

Гигант из сумрака, одетый багряницей,

Сотканной из сетей привычных чародейств,
Свободу сделал ты продажною блудницей
И Власть игралищем испытанных злодейств.

Как Бога, ты воздвиг чудовище-машину,

И мир покорен ей, ярмо, как вол, влача.
Последней правдою ты выбрал гильотину,
Последним Судиёй — безумство палача.

О, Город! Будет день! И грянет облак серный,

И синих молний блеск расколет небосклон.
И будет вопль, и стон, и ужас беспримерный,
И голос возгласит: «Ты пал, о Вавилон!»

Так, город! Ты умрёшь! И плющ завьёт палаты,

Сползёт на улицы, где шум забав умолк,
И будут жить в тебе лишь коршун, гость крылатый,
Да пёстрая змея, да страж развалин, волк.

И всё ж люблю тебя томительной любовью,

Тебя кляня, твоей покорствую судьбе,
И слёзы, и восторг, и боль, и славословья —
Я всё отдам тебе.

ВСТРЕЧА